Том 10. Публицистика (86)

На съезде писателей в 1934 году Горький сказал: «Мы накануне катастрофы, фашизм готовит новую всемирную бойню…» И далее, как бы предвидя наши дни: «Мы вступаем в эпоху, полную величайшего трагизма, и мы должны готовиться, учиться преображать этот трагизм в тех совершенных формах, как умели изображать его древние трагики… История призвала нас на беспощадную борьбу со старым миром».

Горький выпестовал, а затем и повел советскую литературу по пути раскрытия общечеловеческого смысла тех глубоких общественных и экономических процессов, которые начинались с бывшей Российской империи – всерьез и надолго.

Именно это – общечеловеческий нравственный и исторический смысл всего советского строительства, – как единственного пути развития общества, – и было той новизной и тем преимуществом, которые внесла советская литература в сокровищницу мировой литературы. То, что удалось советским людям завоевать и построить, те человеческие качества, которые советские люди при этом обнаружили, те идеи, которые их вдохновляли в упорстве построения нового общества, – все это послужило советским писателям материалом, сюжетом, идеей их произведений.

Пусть иные из них были слишком прямолинейны, схематичны, иные вместо пера вооружены дубиной, другие не выдержали критики времени, – во всех них отражено биение неповторимых эпох: гражданской войны, строительства пятилеток, борьбы за бесклассовое общество, эпох, которые поучительны для всего человечества.

Советская литература не только ставит вопросы о судьбах и путях человека: «что делать?» и «кто виноват?», как это ставила литература классическая, но отвечает на эти вопросы, отвечает с тем мужеством, какое она подслушала в грохоте народного строительства. Она охотно показывает моменты нравственного перерождения человека при соприкосновении его с обществом, строящим справедливость.

Типический герой советской литературы – это человек идеи и действия, раскрывающийся через историческое дело своего народа. Дело так велико, что нередко герой повествования скрывается за очертаниями строительства, и истинным героем становится завод, город, плотина, рудник…

У героя советской литературы, не в пример классическим героям, мало рефлексии, самоанализа, – это пионер новой земли, у него засучены рукава, у него грубый голос, он немногословен, он знает, куда ему идти и что делать. Его портрет часто написан поверхностно и не углубленно. До глубокого человеческого портрета советская литература дойдет только в дни этой войны, пораженная и переволнованная высотой нравственного духа двадцати восьми гвардейцев, комсомолки Зои и десятков и сотен тысяч подобных им героев, сынов народа.

Русская литература человечна, как никакая другая из литератур. Но гуманизм классической литературы принципиально отличен от гуманизма советской. Там – жалость, боль за человека, сострадание к нему. Тут – реальная действенная борьба за построение условий человеческого счастья. Там – человечность психологическая. Тут – человечность историческая, определяемая самим содержанием народных идеалов и устремлений. Там – человек – предмет психологической вивисекции, здесь – исторический человек.

И недаром в советской литературе так широко развивается исторический роман, чего нет в литературе классической. Там говорили о мессианстве русского народа и часто скрашивали эти туманные идеи дебелым крепостничеством и черносотенством. Тут, в живой действительности, советский писатель увидел исторически обусловленный, подлинный народный русский характер, в наши дни развертывающийся в небывалых самоотверженных подвигах строительства и кровавой борьбы с фашизмом и впервые, как колокол града Китежа, зазвучали в советской литературе слова: святая Родина.

Весь опыт литературы прошлого века почти не дал нам художественного опыта, традиций и стиля для изображения оптимистической, жизнеутверждающей силы, вошедшей в жизнь, чтобы преобразовать ее.

Не имея предшествующего опыта, советская литература ищет форм и стиля жизнеутверждающего реализма. В ней еще много ненайденного и незрелого. Стиль и формы более благоприятно развиваются в периоды затишья, некоей стабилизации, в отстое жизни. У нас нет затишья. Наше двадцатипятилетие – это стремительное движение вперед, в упорной борьбе, в вечном преодолении. Отсюда – еще незрелый почерк многих наших писателей, их прямолинейность, часто в ущерб многосторонности и роскоши стиля.