Том 10. Публицистика (86)

Шумели ротационные машины. Шумно торговали книжные лавки. Девицы бросались с четвертых этажей, начитавшись модных романов. Молодые люди принципиально отдавались извращениям. Выпивалось море вина и крепкого чая. Публика ломилась в рестораны, где можно было поглядеть на писателей. Колесом шел литературный сезон.

Иные, желая прославиться, мазали лицо углем, одевались чучелой и в публичном месте ругали публику сволочью. Это тоже называлось литературой.

Читатель веселился, на писателя поплевывал. Писатель веселился, на читателя поплевывал.

Разумеется, не в этом одном была литература. Серьезная литература сердито отгораживалась от шума заветными бровями Льва Толстого. Художники силились проникнуть за вековую стену – из жизни праздной и призрачной – в подлинное бытие России.

Но тут обнаруживался кризис читателя. Он был загадкой… «Он», разумеется, был не тот, кто ходил в рестораны смотреть, как писатели едят столовое стекло. «Он» был и не тот уже, кто, как священные тексты, читал толстые журналы.

Думаю, не было бы ошибкой сказать, что последний из дореволюционных писателей – Чехов – знал, презрительно любил и носил в себе своего читателя.

«…Когда этот либерал, пообедав без сюртука, шел к себе в спальню, и я увидел на его спине помочи, то так было понятно, что этот либерал – обыватель, безнадежный мещанин…»

После революции 1905 года лицо читателя сделалось зыбким, совсем расплывчатым. Приходится его начисто выдумывать.

Так Леонид Андреев придумал себе читателя – крайне нервное, мистически-мрачное существо с расширенными зрачками. Он, Андреев, шептал ему на ухо страхи и страсти.

Так Иван Бунин представлял себе русского читателя брезгливым, разочарованным скептиком (из разорившихся помещиков), злобно ненавидящим расейские грязи и будни.

Писатели помельче недолго держались за суровые брови Льва Толстого. Все шумнее становился город, сильнее заманивал пленительными туманами, все выше огораживался от жизни стенами Фата-Морганы.

Махнули рукой: все равно ничего за стенами не увидишь, Лев Толстой написал Каратаева, на этом и успокоился: там, за стеной, все – Каратаевы.

Сразу стало легко. В конце концов не Каратаевы же книжки читают.

– Извозчик, скажи-ка, братец мой, читал ты Метерлинка?

– Чего?

Какой же это читатель! Народники и те на нем зубы сломали. А вот одна барышня спрашивает – жить ей или отравиться?

Вот это – читатель! Тут вопросы поставлены остро.

«Милая барышня, расточайте, расточайте жизнь, она пуста».

Шумел, гремел литературный сезон. А у черты уже стояли война и революция, глядели в лицо кровавыми огненными глазами.

Десятый год республики. Налицо молодые писатели, критики, издательства, журналы, литературные школы. Залежи небывалого материала для искусства, – не залежи, а Гималаи.

И все же – продукция не отвечает спросу… Рынок требует нового романа, театр – новой пьесы. Их мало, слишком мало еще. Но зато сколько споров: в чьих руках должна быть литература – у ВАППа, у Лефа, у попутчиков? И прочее и прочее… Споры, скандалы, громовые статьи… А читатель спокойно посматривает на эти битвы, на эти группы и спрашивает настойчиво и терпеливо: «А когда же книжечку напишете? Ведь читать нечего».

Я еще ни разу ни от кого не услышал ни слова о новом читателе. Новый, неведомый читатель десятого года республики.

Он стоит у черты, глядит в лицо молодыми, смеющимися, жадными глазами.

Новый читатель – это тот, кто почувствовал себя хозяином Земли и Города.

Тот, кто за последнее десятилетие прожил десять жизней.

Это тот, у кого воля к жизни.

Это тот, кто разрушил старые устои и ищет новых.

Это тот, кого обманула старая культура.

Это тот, кто не знает еще никакой культуры.

Это новый, разнородный, но спаянный одной годиной революции, уверенностью в грядущем, – этот новый читатель, который не покупает книг, потому что у него нет денег, – должен появиться стомиллионноголовым призраком в новой литературе, в тайнике каждого писателя и, возникнув, сказать:

«Ты хочешь перекинуть ко мне волшебную дугу искусства, –

узнай, полюби меня. Пиши

честно,

ясно,

просто,

величаво.

Искусство – это моя радость».

[О кино] *

Современные русские фильмы, малоудовлетворительные в общем, все же имеют элемент настоящего искусства, который заложен в русском актере.

Этот элемент является самым лучшим залогом развития русской фильмы.

Недостатки же русской фильмы бесконечны.

Во-первых перегруженность психологичностью.

Во-вторых, отсутствие новых персонажей, ибо персонажи русской фильмы создались в период общей упадочности русского искусства (с 1907 года по годы войны). Непременные герои прежней русской фильмы – это изнеженный мужчина и ресторанная красавица. В свое время это имело у публики большой успех, так же как знаменитый кабацкий процесс Прасолова. Сейчас они непереносимы, в жизни их нет. Однако новые типы еще не создались, и по инерции фигурируют фильмы с Верой Холодной.