Том 10. Завещание Инки

Дон Пармесан задал этот вопрос тихо и как-то вяло, хотя, казалось бы, по логике его же собственного характера и поведения, ему следовало произнести его с этаким праведным возмущением. Можно было подумать, что он желал получить новое доказательство недоверия к себе. Но, скорее всего, причиной вялости хирурга была просто сильнейшая боль, которую он испытывал, хотя и не жаловался на нее, в чем надо отдать ему должное.

Фриц озадаченно молчал, но тут произошло нечто, подстегнувшее всю троицу, словно электрический разряд: они заметили с правой от себя стороны пасущихся пампасовых оленей [49]. Они поняли друг друга без лишних слов и тотчас взяли правее, не сводя трех пар глаз с одного молодого оленя, несколько отдалившегося от остального стада.

Олень заметил опасность и устремился к стаду, однако не слишком быстро, словно он моментально сообразил, что лошадям его все равно ни за что не догнать. Некоторое время между оленем и его преследователями сохранилась одна и та же дистанция, но, как только лошади перешли на быстрый аллюр, олень тоже прибавил скорость и без особого напряжения быстро добежал до своего стада, оставив охотников далеко позади себя. Теперь уже в движение пришло все стадо, устремившись к видневшемуся невдалеке лесу, в котором вскоре и скрылось. Путешественники остались не солоно хлебавши, Одно у них было утешение: они заметили, что на опушке леса блеснула под солнцем гладь воды.

— Увы, — меланхолично произнес дон Пармесан, — жаркое от нас сбежало. Сеньоры, вам приходилось когда-нибудь раньше есть мясо страуса-нанду?

— Я не пробовал его ни разу в жизни, — признался доктор. — Какого оно вкуса?

— Не отличишь от подметки, причем сильно стоптанной! Только умирая с голоду, можно заставить себя его есть.

— А масло, по-латыни «бутриум», не может его смягчить?

— Я лично никогда не пытался этим заниматься, сеньор, и не стану пытаться. По одной простой причине: ни за что на свете не соглашусь расходовать понапрасну такой чудесный продукт, как масло, на такое плохое мясо. А почему, интересно, вы задали этот вопрос? У вас что, разве есть масло с собой?

— Нет, но на теле страусихи имеются ее собственные жировые отложения, которые можно было бы использовать в кулинарных целях.

— Жир? У страусихи! У такой-то резвой бегуньи? Да нет у нее никакого жира, разве что небольшой намек на него.

— Пожалуй, вы правы, энергия, затрачиваемая птицей при быстром беге, сжигает все ее жировые отложения, если они вдруг у нее и появятся на короткое, относительно спокойное для нее время. И все же, должен вам сообщить, жир у нее должен быть: внутри каждой мышцы любого животного есть жировые прослойки.

— Ну, если мы будем жарить страусиное мясо, надеясь на эти прослойки, то оно получится у нас не мягче хорошего кресла из дуба. Нет, и пытаться не стоит, только время потеряем. Лучше сразу подумать о какой-нибудь иной возможности подкрепиться. К тому же, поскакав за оленями, мы потеряли нашу путеводную нить — следы неведомых нам пока всадников. Надо бы вернуться к этим следам.

— Поздно, к сожалению, — сказал Фриц. — Вот-вот стемнеет. Пора подумать и о ночлеге. Благодарение Богу, хоть лошади наедятся здесь прекрасной травы. Не стать ли нам всем тоже травоядными? Сколько проблем сразу бы отпало!

Фриц был, как в большинстве случаев, прав, но не учел одного очень важного обстоятельства: за ночь трава впитывает очень много влаги, и наутро следы на ней различить будет невозможно.

Путники подъехали к лесу, спешились, осмотрелись. Лес был довольно густой, состоявший из кактусов нескольких видов, а также огромного разнообразия видов бобовых растений. Край леса огибал неширокий ручей, впадавший невдалеке в небольшое озерцо с прозрачной, чистой водой. Возле него наши путешественники и расположились. Вскоре разгорелся костер, и — делать было нечего — они взялись за приготовление жаркого из страусиного мяса. Разделка птицы оказалась делом далеко не простым. Кожу они с нее стянули вместе с перьями. В желудке у страусихи были остатки растений, песок, камни, а еще лезвие ножа и шпора от сапога гаучо. Страусиха, похоже, была не особенно разборчивой в еде. Мясо ее, однако, с виду не производило впечатление грубого и резалось довольно легко. Дальнейшее исследование внутренностей птицы показало, что яиц она могла снести еще очень много: самые маленькие из них были размером с горошину, а иные — с кулак молотобойца. Самые крупные из них путешественники положили в золу от костра, но запах, который пошел от печеных яиц, нельзя было назвать приятным. Грудинная часть мяса страусихи выглядела очень аппетитно и была немедленно отправлена на вертеле из ветки в огонь, но едва Фриц взял в рот первый кусочек этого жаркого, как тут же его и выплюнул, и еще очень долго потом прокашливался, словно в горле у него сильно першило.

— Кошмар! — наконец выдавил он из себя. — Это и верно настоящая подметка!

Доктор Моргенштерн не смог откусить и самого маленького кусочка.

— Хм… — вслух подумал Фриц. — А что, если сделать из этой подметки отбивную?