Том 11. Монти Бодкин и другие

Гертруда его не заметила. Библиотеку лайнера «Атлантик» украшали пальмы в кадках, и одно из этих растений закрывало ей обзор. Подойдя к книжному шкафу и убедившись, что он закрыт, а библиотекаря нет на месте, она направилась к овальному столу, чтобы взять журнал. Тут наконец Монти ее увидел.

Она села в кресло у окна и раскрыла журнал, как вдруг над ее головой кто-то часто и взволнованно задышал. Подняв глаза, она увидела бледный, застывший лик. Гертруда даже икнула от неожиданности. Журнал упал на пол.

— Ага! — сказал Монти.

Два обстоятельства не позволили Гертруде Баттервик тотчас же встать и покинуть помещение. Во-первых, кресло, в котором она сидела, оказалось таким глубоким, что для того, чтобы высвободиться из него, ей пришлось бы проделать некое физическое упражнение, совершенно не соответствующее серьезности момента. Во-вторых, Монти, произнеся свое «Ага!», смотрел на нее с суровым осуждением, совсем как король Артур на королеву Гиневру, и от такой неслыханной наглости она онемела. Надо же, после всего, что он сделал, он еще смотрит на нее с осуждением! Она не находила слов.

— Наконец-то! — сказал Монти.

— Уйдите! — сказала Гертруда.

— Ну уж нет, — спокойно и с достоинством ответил Монти, — сначала я все скажу.

— Я не желаю с вами разговаривать.

Монти рассмеялся, и смех его напоминал скрип грифеля по бумаге.

— Не беспокойтесь. Все, что нужно, я сам скажу. — Подобными словами, наверное, король Артур начинал свой исторический разговор с Гиневрой. Он долго копил обиду, к тому же у него еще ноги болели — вот почему теперешний Монти Бодкин сильно отличался оттого вибрирующего нытика, который с видом просителя стоял перед ней на вокзале Ватерлоо. Сейчас он был холоден, тверд и безжалостен.

— Гертруда, — сказал он, — ваше поведение беспрецедентно.

Гертруда вскипела от негодования, глаза ее засверкали. Все, что было в ней женского, восстало против такого чудовищного обвинения.

— Нет!

— Да.

— Нет!!!

— Да и еще раз да. Совершенно беспрецедентно. Позвольте мне изложить факты.

— И нечего…

— Позвольте мне, — настаивал Монти, — изложить факты.

— И не трудитесь…

— Да Господи Боже мой! — вскричал Монти с явным укором. — Позволят мне, наконец, изложить факты? Как я их изложу, если вы все время меня перебиваете?

Даже самая бесстрашная девушка, скорее всего, испугается, если столкнется с непробиваемым пещерным человеком. То же самое случилось с Гертрудой Баттервик. Никогда, за все долгие месяцы их знакомства, Монти Бодкин не говорил с ней так. И эти слова — да и не только слова, сам тон, с которым он произносил их, — поразили ее не меньше, чем Айвора Лльюэлина просьба произнести по буквам слово «ишиас». Она чувствовала себя так, как если бы ее за ногу укусил кролик.

Монти наносил удары мастерски. Во взгляде его не было и тени любви, что могло бы смягчить боль. В них был только строгий укор.

— А факты, — продолжал он, — таковы. Мы встретились, понравились друг другу. Ради вас на том пикнике я прибил осу, и через две недели вы недвусмысленно дали мне понять, что любите меня. И все шло замечательно. На основании этой взаимности я засучил рукава и приготовился исполнять нелепые условия, без которых ваш папаша не дал бы добро на наш союз. Это было тяжкое испытание, но я пошел на него без колебаний. Этот библейский… Иаков или как там его звали — ничто по сравнению со мной. Я был готов, я даже рвался работать до седьмого пота, чтобы завоевать вас, потому что любил вас и вы говорили, что тоже меня любите. «Прежде чем жениться на моей дочери, — заявил мне ваш предок, — найдите себе работу и продержитесь на ней не меньше года». Я нашел работу. Я стал младшим редактором «Малыша».

Он остановился, чтобы перевести дух, но под его пристальным взглядом она не посмела заговорить. Подобный эффект производила на нее в школе учительница физкультуры, которая учила ее играть в хоккей.

Монти вдохнул поглубже и подвел итог.

— Вы знаете, что за этим последовало. В еженедельном послании дядюшки Обри своим цыпляткам я допустил глупую ошибку, позволив себе тон, который мой начальник, лорд Тилбери, не одобрил, и меня вышибли. И что потом? Я спасовал? Нет. На моем месте многие бы спасовали, но только не я. Дух старины Иакова разгорелся во мне пуще прежнего. Я засучил рукава и пошел секретарем к лорду Эмсворту в Бландингский замок.

Перебирая в памяти превратности судьбы, которым он подвергся во время своего пребывания в Бландингском замке, Монти Бодкин разразился горьким смехом — звук этот напоминал уже не скрип грифеля по бумаге, а лай гиены, так что Айвор Лльюэлин, укрывшийся в кресле, дернулся и ткнул себя в глаз сигарой. В этом смехе ему почудилось что-то совершенно нечеловеческое. Так смеются те, кто, поймав вас с поличным, не проявят ни жалости, ни сострадания.

— После нескольких дней непрестанного нервного напряжения старик Эмсворт выставил меня. Но разве я сдался? Спрятал голову под подушку? Я втерся в доверие к коротышке Пилбему и получил место в его детективном агентстве. Эту должность я занимаю и по сей день.