Том 11. Монти Бодкин и другие

Реджи не находил слов и промычал нечто нечленораздельное. Какая чудовищная несправедливость! Сколько лет все родственники, известно на кого намекая, наперебой хвалили Амброза. Они с Амброзом были для всей родни живым воплощением сказочных героев: один — за хорошего братца, другой — за плохого. Один, так сказать, паинька, а другой — лодырь. «Если бы ты был таким положительным, как Амброз!..» И ладно бы один раз — нет, его постоянно этим донимали: «Положительный, как Амброз». А какую он свинью подложил!

Но тут в нем проснулось истинно братское, по-настоящему достойное чувство — ему стало жаль бедного несмышленыша. Тот не подозревает, куда его несет. Дар речи вернулся к Реджи в виде бурного словесного потока:

— Он спятил. Точно спятил. Он даже не представляет, во что влип. Я знаю о Голливуде все. Когда-то я был знаком с одной девицей из кино, и она мне много чего порассказала. Пробиться со стороны там просто невозможно. Желающих — пруд пруди. Писателей особенно. Их там тысячи, и все мрут от голода, как мухи. Она говорила: если воспроизвести шипенье бараньей котлетки в радиусе десяти миль от голливудского бульвара, все эти писатели кучами повылезают из своих нор и сбегутся к вам, завывая, как стая волков. Черт возьми, этот болван сам загнал себя в угол! Наверное, уже поздно звонить в Адмиралтейство и объяснять, что это была шутка?

— Но Амброз едет не на пустое место. У него контракт.

— Как!

— Точно. Видишь, вон там толстяк с кучей репортеров? Это мистер Лльюэлин, акула кинобизнеса. Он обещал Амброзу полторы тысячи долларов в неделю за сценарии.

Реджи зажмурился, потом осторожно открыл глаза.

— Я, кажется, заснул, — задумчиво сказал он. — И видел сон, — продолжал он, улыбнувшись при мысли о странном видении: — Будто ты говоришь мне, что кто-то предложил Амброзу полторы тысячи долларов за его сценарии.

— Мистер Лльюэлин предложил.

— Ты не врешь?

— Истинная правда. Хотя, кажется, по-настоящему контракт подпишут только в Нью-Йорке, но все уже обговорено.

— Я сражен!

Подумав немного, Реджи поинтересовался:

— Он уже что-нибудь получил?

— Нет еще.

— Даже аванса? Ничего такого в виде сотни-другой монет, которые можно потратить с легким сердцем?

— Ничего.

— Так-так, — сказал Реджи. — Ясненько. И когда же начнется его карьера? Когда можно будет его по-настоящему поздравить?

— Во всяком случае, не раньше, чем он окажется в Калифорнии.

— К тому времени я уже буду в Канаде, — сказал Реджи. — Увы.

На какое-то мгновение он опечалился. Но только на мгновение. Ибо Реджи Теннисон обладал редким и замечательным качеством: он умел радоваться удаче ближнего, даже если ему при этом ничего не перепадало. А может быть, его вдруг осенила мысль, что почтовое сообщение между Канадой и Калифорнией работает как часы и что с помощью пера и бумаги он может горы свернуть.

— Ну тогда это просто замечательно, — сказал он. — Рад за него. Знаешь, что я сделаю? Дам ему рекомендательное письмо к девушке, о которой я тебеговорил. Она увидит, что у него приятные…

Голос его пресекся. В горле у него пересохло. За спиной кузины он увидел нечто.

— Гертруда, — позвал он шепотом.

— Что случилось?

— Я правду говорил про эти га-га… ну, сама знаешь. Может, в первый раз это и был настоящий Амброз, но сейчас точно — ОНО.

— О чем ты?

Реджи несколько раз поморгал, потом наклонился к самому уху Гертруды и зашептал:

— Только что я видел астральное тело одного моего приятеля, который, я точно знаю, сейчас торчит на юге Франции. Его зовут Монти Бодкин.

— Что?!

— Не оборачивайся, — предупредил Реджи, — оно у тебя за спиной.

Видение заговорило:

— Гертруда!

Голос был тусклый и безжизненный, каким и должен быть голос бесплотного духа.

Гертруда Баттервик резко обернулась, а обернувшись, смерила говорящего долгим, холодным, испытующим взглядом. Затем, не удостоив его ответом, презрительно повела плечом и отвернулась. Призрак постоял немного, переминаясь с ноги на ногу, виновато улыбнулся, скользнул прочь и затерялся в толпе.

Реджи Теннисон внимательно следил за ходом разыгравшейся перед ним житейской трагедии. Он уже понял, что поторопился с выводами. То был не плод воображения, а самый что ни на есть настоящий Монти Бодкин, собственной персоной. И Гертруда Баттервик только что дала ему от ворот поворот, причем в такой резкой форме, что даже Реджи, которому ситуация была до боли знакома, за всю свою жизнь ничего подобного не видел. Он ничего не понимал. Он был удивлен, ошарашен, заинтригован, и все эти чувства вылились в одно краткое восклицание:

— Эй!

— Ну что? — отозвалась Гертруда, пытаясь выровнять дыхание.

— Послушай, что все это значит?

— Что «все это»?

— Это правда был Монти?

— Да.

— Он позвал тебя.

— Я слышала.

— Но ты ему не ответила.

— Не ответила.

— Почему?

— Я не желаю разговаривать с мистером Бодкином.

— Почему?

— Ах, Реджи!

И тут Реджи попробовал взглянуть на эту загадочную историю под иным утлом зрения. С какой стати, задал он себе вопрос, Гертруда и старина Монти у всех на глазах позволяют себе подобный спектакль? Ведь они в лучшем случае едва знакомы.

— Выходит, ты знакома с Монти?

— Да.

— Я не знал.