Том 12 и 13. Сатана и Искариот (роман в трёх частях)

— Шту… цер… Ген… ри! — выдавил по слогам белый, уставившись на меня широко раскрытыми глазами и выпуская ружье из рук.

Как случилось, что простое сочетание слов «штуцер Генри» нагнало на него такой ужас? Индеец был далек от того, чтобы проникнуться тем же ужасом. Он хладнокровно взвесил ситуацию. Дуло моего ружья было нацелено не ему в грудь, а его белому товарищу, тем не менее он не отважился дозарядить свое ружье. Но было одно средство, чтобы быстро обезвредить меня. И краснокожий подумал, что сможет им воспользоваться. Молниеносным движением он выхватил из-за пояса у белого пистолет и направил его в меня. Но столь же быстро я перевел свое ружье, целя ему в руку, и, прежде чем он смог большим пальцем поднять курок пистолета, щелкнул мой выстрел, и пуля впилась ему в руку. Мгновение он стоял, словно окаменев и глядя на кровоточащую руку, из которой сразу выпал пистолет, потом он перевел взгляд на меня, крикнув при этом белому:

— Таве-шала!

После этих слов он, не глядя даже на лежащие у его ног ружье и пистолет, прыгнул к лошадям, вскочил на одну из них и умчался прочь.

— Таве-шала! — повторил белый, стоявший до этого мгновения неподвижно. Потом он прибавил по-английски: — Тысяча чертей! Где были мои глаза? Вождь прав!

В мгновение ока он подскочил к другой лошади, прыгнул в седло и умчался за краснокожим, также оставив лежать на земле свое ружье. Мне даже не пришло в голову удерживать ни одного, ни другого. Но что должны были означать два этих слова — «Таве-шала»? Они были произнесены на языке, которого я не знал.

Когда те двое умчались, со скалы раздался тройной крик восторга. Женщина и оба мальчишки видели, что произошло; они поняли, что спасены, и выражали криком свою радость. Но кричали они и радовались слишком рано. Они не видели, что над ними, на самой верхушке скалы появилась голова. Владелец ее посмотрел вниз, потом показалось ружье, потом — рука, которая держала двустволку. Человек, находившийся наверху, явно собирался прицелиться и выстрелить в ликовавшую троицу. Люди эти оказались в смертельной опасности. Слова, которые они мне кричали, принадлежали языку мимбренхо, которым я достаточно бегло владел, благодаря урокам вождя апачей Виннету. Поэтому я закричал им:

— Те за арконда; нина акхлай то-зикис-та![49]

Они повиновались с молниеносной быстротой и так близко прижались к скальной стенке, что я уже больше не мог видеть их снизу. Человек наверху, кажется, тоже не видел их; но от своего намерения он не отказался; только на мгновение исчез и появился в другом месте, выступавшем подобно балкону несколько ниже; оттуда он, как мне показалось, все-таки увидел женщину с детьми и мог застрелить их. Надо было спасать эту троицу. А выход был только один: я должен был убить его. На такой высоте его мог настичь только тяжелый заряд. Штуцер для такого выстрела не годился. А если первая же моя пуля не попадет в него, то этот человек сможет осуществить свои намерения.

Моя лошадь вела себя беспокойно. Поэтому я выпрыгнул из седла, отбросил штуцер и взялся за медвежебой. Как раз тогда, когда я поднял его тяжелый ствол, человек навел на женщину и детей свое ружье. Времени на прицеливание у меня было мало — я почти сразу надавил на спуск. Раздался выстрел, повторенный стенками ущелья. Тяжелое старое ружье звучало в горах, как мортира. Человек лежал на вершине скалы. Я видел из-за большого расстояния только его голову и локоть, да и то не слишком отчетливо. Мне показалось, что после моего выстрела голова незнакомца дернулась в сторону, но он не откинулся назад, а рука все держала направленное вниз ружье. Я послал вторую пулю. Человек все еще не исчезал, но и не стрелял. Поэтому я быстро перезарядил ружье. Но здесь я увидел, что трое моих подзащитных снова выдвинулись вперед, а один из мальчишек закричал мне:

— Не стреляйте больше — он мертв. Сейчас мы к вам спустимся.

Случается, что после битвы трупы солдат находят точно в таком положении, в каком их застала пуля. Может, и эта внезапная неподвижность объясняется той же причиной? Я видел, как трое спускались вниз, пошел к ним навстречу и столкнулся с ними у подножия скалы. Женщина была еще молода; по индейским понятиям, она была очень красивой скво[50]. Мальчишкам, примерно, было одному пятнадцать, другому — семнадцать лет. Их изодранная одежда свидетельствовала о том, что они давно уже находятся в пути. Я протянул каждому из этой троицы руку и спросил, как это принято у индейцев, предпочтя обратиться скорее к ребенку, чем к женщине, у старшего:

— Своих врагов ты знаешь?

— Бледнолицего нет, а обоих краснокожих знаю. Старший был Вете-йа[51], вождь племени юма; другим был Гати-йа[52], его сын.

Они были очень молоды и, возможно, еще не получили имени, а я не хотел быть невежливым, спрашивая об их взаимоотношениях с врагами, поэтому осведомился следующим образом:

— Я не знаю ни Большого, ни Малого Рта и никогда о них не слышал. Какие основания были у этих краснокожих, чтобы убить вас?