Том 12. Из 'Автобиографии'. Из записных книжек 1865-1905. Избранные письма

Один из этих астрономов фотографировал языки пламени в 17 000 миль высотой, которые взвиваются над поверхностью Солнца, дрожат, опадают, снова поднимаются. Всего за две-три минуты, а иногда и за одну, проносится это огненное знамя слева направо, на расстояние в пять тысяч миль. Невообразимая скорость! Подумай, какие ураганы должны сотрясать Солнце, чтобы стали возможны подобные чудеса. А другие языки пламени взметываются кверху, изгибаются и образуют багряные арки в 20 000 миль высотой. Через такую арку наш бедный шарик можно было бы протолкнуть, как проталкивают футбольный мяч между ногами игрока

Но пора кончать. Я решил остаться в этом отеле и на сегодня и на завтра, потому что мне здесь очень удобно. Я догадался записать в книге для приезжающих мой псевдоним, и меня устроили как нельзя лучше (оказалось, что хозяин - мой пылкий поклонник). К тому же он очень хороший человек (весьма естественно) .

Ложись спать, любимая, ложись спать! Спи спокойно и проснись бодрой и веселой, радость моя!

Сэм.

6

ОЛИВИИ КЛЕМЕНС

Трой, 14 января 1870 г.

Ливи, милая, меня очень тревожит письмо, которое я написал тебе вчера о курении, — и тщетно стараюсь вспомнить, что именно я там наговорил, потому что, как обычно, уже вое позабыл. Перед моими глазами встает только картина, как ты возвращаешься из церкви, такая усталая и несчастная. Я чувствую, что ты напрасно обижена, и безупречна, и не должна страдать за грехи другого. Меня начинает мучить гнетущее чувство...

Довольно, довольно, довольно, не будем больше касаться этой отвратительной темы! Я убежден, что она причинила нам обоим больше вреда, чем мог бы принести миллион выкуренных сигар.

Сейчас мне не следует писать о том, что меня волнует, так как мои нервы, весь мой организм истерзаны тяготами дороги, лекцией, десятью тысячами пустяковых неприятностей и досадных мелочей, а также постоянным недосыпанием. Если уж дела идут не так, то это надолго. Вчера вечером, когда я приехал в Кембридж и поехал в отель, валил мокрый снег и было ужасно холодно и уныло. Настроение у меня начало портиться. Затем здешний комитет (с обычным неподражаемым тактом) сообщил мне, что тройский «Таймс» напечатал мою лекцию целиком, весьма ее восхваляя и пустив в ход бесчисленные тире и дефисы, чтобы передать мою неторопливую манеру говорить, — после чего было добавлено, что «Таймс» широко читается в Кембридже. Настроение у меня совсем упало, но зато начал подниматься гнев. Я без околичностей выругал сообщившего мне эти сведения человека за то, что он не нашел ничего лучшего, как рассказать мне, что я буду выступать перед публикой, знающей мою речь заранее. Затем он ушел с тем, чтобы вернуться после ужина, а я остался наедине с моей яростью. Я вскрыл твое письмо, — и что же? Даже сокровищу моего сердца не было дано пощады! Ты получила еще один удар из-за этой старой-старой темы, одно упоминание о которой из любых уст, кроме твоих, заставляет мои волосы вставать дыбом. Ведь я вполне взрослый человек, чьи волосы уже седеют, и, как всякий мужчина, ненавижу, когда меня...

Продолжаю письмо. Тогда у меня почти не было времени, я, вероятно, писал то, что чувствовал, и в моих словах отразилось мое душевное состояние. А его никак нельзя было назвать счастливым. В назначенное время председатель вернулся, а в семь часов раздался набат. Он вскочил и воскликнул: «Господи! Лекционный зал горит!»

Мысленно я произнес благодарственную молитву, столь горячую, что если хоть одной моей молитве суждено пробить небесный свод, то пробила именно эта. Я не двинулся с места, и поэтому всполошившийся председатель прервал свой безумный бег к двери. Я сказал: «Судя по ослепительному пламени в окнах, спасти ваш зал невозможно. Так зачем же вам туда бежать?»

Он немножко поостыл и снова сел. Глядя на языки пламени, бушевавшего в высоких окнах, я почувствовал, что настроение у меня подымается и для полного счастья мне не хватает только одного — увидеть, как редакторов тройского «Таймса» и этого председателя запирают в горящем лекционном зале.

Однако радость моя продолжалась недолго. Снова ее сменило бешенство. Здание было спасено. Оно немножко обгорело и было совсем затоплено водой, но не прошло и часа, как полы вытерли, помещение проветрили, опять затопили печи, — и я прочел свою лекцию.

Конечно, после лекции почти все члены комитета без приглашения отправились в мой номер, хотя они знали, что мне предстоит встать в семь часов утра; вскоре я развеселился и продержал их там до двенадцати часов.