Я надиктовал (с 9 янв.) много «наследства» — 210 тысяч слов, и прибавляется еще около 50 тысяч.
«Наследство» - это вещи, залежавшиеся у меня в столе с давних лет, потому что либо я сам, либо издатели не peшались их печатать. Например, завалялась у меня книжица, которую я читал вам в Хартфорде лет тридцать тому назад и о которой вы тогда сказали: «Печатайте и попроситe декана Стэнли написать предисловие, он не откажет». Это «Путешествие капитана Стормфилда в paй». Читается неплохо, и я не стал менять ни слова, - ведь оно но увидит света, пока я жив.
Завтра собираюсь продиктовать главу, за которую моих наследников и правопреемников сожгут живьем, если они осмелятся предать ее гласности раньше 2006 года, — но, полагаю, они этого не сделают. Если я протяну еще года три-четыре, таких глав будет целая куча. Когда выйдет в свет издание 2006 года, будет большой переполох. Я со всеми покойными друзьями буду где-нибудь поблизости и с интересом на это погляжу. Приглашаю вас тоже.
Марк.
88
ДЖ. ХОВАРДУ МУРУ
2 февраля 1907 г.
Дорогой мистер Мур,
ваша книга доставила мне несколько дней истинного удовольствия; к тому же я вам очень признателен, так как вы избавляете меня от труда высказывать кое-какие давно лелеемые мною взгляды, размышления и обиды, ибо очень ясно, горячо и сердито делаете это за меня.
Вот что всегда ставит меня в тупик: унаследовав разум от наших пресмыкающихся предков, мы тысячекратно умножили это наследие; но в нравственном отношении мы в тысячу крат бедней их. Странная штука эта эволюция, мне она кажется необъяснимой и противоестественной. На первых порах мы наделены были высокой, безупречной нравственностью наших предков, иначе и быть не могло; теперь же мы нищие: у нас нет подлинных нравственных принципов, а только искусственные — созданные и сохраняемые насильственным подавлением природных и дьявольских инстинктов. И, однако, мы настолько глупы, что чванимся этим. Что и говорить, мы, люди, — очень забавное изобретение.
Искренне преданный вам
С. Л. Клеменс.
89
миссис УИТМОР
7 февраля 1907 г.
Дорогая миссис Уитмор,
суть в том, что когда библиотекари изгоняют мою книгу и оставляют на полках, под рукой у беззащитной юности и почтенной старости, полное, без купюр, издание библии, они сами не понимают, как забавно это выходит, и я не возмущаюсь, а смеюсь. Но даже возмутись я, слова, сказанные профессором Фелпсом, исцелили бы мою обиду. Никто не придает значения капризам Чарлтонской библиотеки, но когда говорит такой человек, как профессор Фелпс, к нему прислушиваются. Надеюсь когда-нибудь встретиться с ним и поблагодарить его за мужество, с каким он сказал все это во всеуслышание. Ведь обычно возвышенные мысли люди оставляют при себе, а вслух высказываются робко и бесцветно.
Надеюсь, что вы здоровы и счастливы, и шлю вам свои наилучшие пожелания.
Искренне преданный вам
С. Л. Клеменс.
90
МИССИС ХУКВЕЙ
Сентябрь 1908 г.
Дорогая миссис Хуквей,
Хоть я сегодня в самом рабочем настроении, а это для меня последнее время редкость, все же я должен урвать минутку-другую и сам написать вам, так как прочитал красноречивый отчет в «Рекорд Геральд» и радостно взволнован до глубины души. Эти строки так живо напомнили мне мою любовь и гордость — Детский театр Ист-Сайда в Нью-Йорке. И они подкрепляют и заново утверждают то, что я так часто и настойчиво повторял в разных своих выступлениях: что детский театр – ценнейшее дополнение к любому воспитательному учреждению для подростков и без него несовершенна самая прекрасная школа.
Человеческий разум еще не изобрел наставника, который лучше, верней учил бы нравственности и хорошему поведению, потому что его уроки заключаются не в утомительных книгах и не в унылых проповедях, а в живом, увлекательном действии, и они западают прямо в сердце, а это для них наилучшее место. Книжная мораль в своем призрачном, бесплотном странствии часто доходит только до рассудка, да и то не всегда; когда же нравственные уроки отправляются в путь со сцены детского театра, они не застревают на полдороге, но доходят по назначению.
Детский театр – единственный учитель нравственности, поведения и возвышенных идеалов, который никогда не наскучит ученику, - напротив, ученик всегда жалеет, что урок так скоро кончился. А уж что до истории, ни один учитель нее сравнится с театром: никто другой не властен, как он, воскресить давно умерших героев, никто другой не заставит их отряхнуть пыль веков и двигаться, говорить, дышать, жить перед зрителями и слушателями; он один в силах превратить изучение давно прошедших времен и деяний прославленных мертвецов в удовольствие, увлекательнейшее занятие; он один расцвечивает уроки истории вечно яркими, невыцветающими красками.