Том 12. Из 'Автобиографии'. Из записных книжек 1865-1905. Избранные письма

Я убежден, что детский театр – одно из самых великих изобретений двадцатого века и что его огромная воспитательная ценность, пока едва замечаемая и лишь смутно понимаемая, вскоре найдет всеобщее признание. По прочитанной мною статье я вижу: то, что уже знакомо нам по нашему Детскому театру, где я – президент, и очень горжусь этой честью) происходит и в Хоулендской школе. В частности:

1) Театр пробуждает живейший интерес к истории не только в маленьких актерах, но увлекает всю школу, захватывает всех;

2) Больше того, дети несу свое увлечение домой, заражают им родных – даже отцов и матерей, бабушек и дедушек; вся семья увлекается историей, с жадным интересом изучает нравы, обычаи, костюмы далекого прошлого. Начинают даже изучать костюмы по иллюстрациям к старинным книгам, интересуются даже тем, как и из какой материи шили эти костюмы. Сотни наших детей заучивают пьесу на слух, без книги, только делая заметки; а потом расходятся по домам, и каждый играет пьесу – всю целиком! – перед родными. И родные рады и горды: рады слушать все объяснения, рады узнавать что-то новое, подняться над своей скучной, будничной трудовой жизнью. Наш Детский театр просвещает 7000 детей – и их семьи тоже. Когда мы ставим Шекспира, они принимаются усердно изучать пьесу, чтобы в полной мере насладиться ею, когда увидят ее на сцене.

3) У вас в Хоулендской школе дети сами готовят постановку, мастерят декорации и т.д. То же и у нас. Наша молодежь делает все, что нужно для театра, своими руками: рисуют эскизы и раскрашивают декорации, проводят газ и электричество, рисуют и затем шьют по эскизам костюмы, - словом, делают буквально всё без исключения; и оркестр и его дирижер – тоже наши же школьники.

Об исторической пьесе, поставленной учениками Хоулендской школы, в прочитанной мною статье говорится:

«Естественно возникает вопрос: что дала эта драма тем, кто с таким воодушевлением ее исполнил? Эта трогательная пьеса оживила для детей год из нашего прошлого, как не могла бы его оживить ни хронология, ни простое изложение исторических событий; она развила фантазию участников, придала воображению силу и чистоту; уроки, отведенные школьным сочинениям, перестали быть нудной обязанностью, ибо если наскучат все другие темы, та, которая так или иначе связана с исполненной юными артистами драмой, всегда будет увлекать, и перья торопливо побегут по бумаге».

Это совершенно верно. Детям интересно уже не только то, что входит в рамки сыгранной драмы, но и весь исторический период, к которому она относится, их увлекают и те события, о которых в ней не упомянуто, имеющие к ней хотя бы отдаленное отношение, — и этот интерес не померкнет с годами, по навсегда останется живым, отрадным, вдохновляющим. Исторические же факты, извлеченные по обязанности, с потом и слезами, из сухого, бездушного учебника... но хватит, всякий, кто сам это испытал, знает, что это такое...

Остаюсь, сударыня, искренне преданный вам

С. Л. Клеменс.

91

Э. УОЛЛЕС

Стормфилд, Реддинг, штат Коннектикут, 13 ноября 1909 г.

Дорогая Бетси,

...я пишу «Письма с Земли», и если вы к нам приедете — как, по-вашему, что я сделаю? Вручу вам рукопись, отметив места, которые следует пропустить не читая? Отнюдь. Нет у меня к вам такого доверия. Я сам прочту вам свои послания. Эта книга никогда не будет напечатана, да это и невозможно, — было бы уголовным преступлением осквернить почту ее пересылкой, ибо в ней содержится много выдержек из священного писания, причем таких, которые неприлично читать вслух, разве только с церковной кафедры или на семейной молитве. Пейн от нее в восторге, но Пейн, по-моему, на днях попадет в ад.

Вам не пришлось полюбоваться осенью во всей ее красе? Вот это обидно. Жаль, что вы не побывали у нас. Никакими словами не описать, что это было! Небо и ад, закат, радуга и северное сияние — все слилось в божественную гармонию красок, на которую нельзя было смотреть без слез. Сейчас все это ослепительное, ликующее великолепие возвратилось на небо, в ад и на Северный полюс, но все равно, если б вы могли вот сейчас выглянуть из окна моей спальни, вы просто задохнулись бы, а вновь обретя дар речи, сказали бы: «Не может быть, это только сон!» Так согласно сливаются в едином хоре, так перешептываются, так льнут друг к другу нежные, теплые краски, такие тут ласки, и лобзанья, и прелестный румянец, когда прорвется солнечный луч и захватит врасплох эти изящные плевелы, — вы помните мой плевеловый сад? — а потом... потом дальние горы, дремлющие в неясной синей дымке... нет, рассказать об этом невозможно, вам бы надо видеть это своими глазами.

Хотел бы я, чтобы можно было выйти на эстраду и читать «Письма» вслух. А я мог бы, если бы только устроить, чтобы это не попало в газеты. В Бостоне есть благотворительная школа на 400 девочек, и за то, чтобы с ними поговорить, я охотно отдал бы свои уши, будь у меня запасные, но... словом, я не могу поехать к ним, так что толку об этом горевать.