Том 12. Преображение России

Толстую иглу для этого пришлось просить у Розалии Борисовны, матери Фриды, уехавшей с утра на целый день к сестре Розе. Белокурая Розалия Борисовна принесла иглу и даже моток суровых ниток, но не удержалась, чтобы не сделать замечания инженеру, который не сумел сохранить от порчи такую ценную вещь.

И с первых же слов она, имевшая в своей лавке не так давно еще дело с книгами, которые покупали у школьников в начале лета, чтобы перепродать потом другим школьникам осенью, перешла на книги:

— Я, когда была еще лет семи, ну, может, восьми только, я взяла краски на картонке, и я взяла кисточку, — а слюни у меня были, конечно, свои, — и я взяла у своего папы совсем новую книгу и всю ее раскрасила этими самыми красками. А уж за это меня мой папа так раскрасил, что я даже две недели потом сидеть не могла… Так что даже потом, когда мы с мамой пошли в баню, так ей даже говорят разные знакомые: «Ну-у, уж вы, мадам Мермель, что же это такое? Разве же можно так своего ребенка раскрашивать? Это же называется чистое истязание». И вот я все-таки папу своего любила, а маму нет… Потому что кто же просил папу меня так раскрасить? Ну, конечно же, это мама сама и просила. А сама из дому ушла, чтобы не слышать, как я кричала…

Так тараторя, она помогла Тане выкроить из мешка заплаты, чтобы хватило на все немалые прорехи, а Леня в это время ел яблоки, приготовленные Таней в дорогу.

В одно вялое, мягкое яблоко неглубоко воткнул он, между прочим, иглу, лежавшую около него на столе, и сдавил яблоко в руке. Игла выскочила тут же. Он поглядел на эту огромную иглу с недоумением и воткнул ее снова, поглубже, потом сжал яблоко обеими руками. Игла медленно пошла вверх и выскочила снова.

Розалия Борисовна ушла в свою комнату навести там порядок, а Таня сказала:

— Теперь остается только пришить заплаты, и парус готов… А где иголка?

— Иголка? — переспросил Леня, не выпуская из рук иглы. — Иголка эта оказалась очень умная, и я ее хочу взять себе на память… Она наводит меня на какую-то мысль… Сейчас скажу… Вот видишь, какой эксперимент?.. Я его повторю, чтобы ты видела. Вот я втыкаю иглу в яблоко… Яблоко вялое, мягкое… Давлю, — видишь? Игла выходит. Еще давлю… Игла выскочила. Что это значит?

— Ну-у, пустяки какие! Что значит? Да ведь так и занозу выдавливают из пальца… Давайте, буду шить.

— Всякую ли занозу, — раз… И почему заноза выдавливается, — два. Жало пчелы, например, и сама пчела не в состоянии вытащить и ты не выдавишь, потому что на нем зазубрины… Штыли, какими мы бревна когда-то из Днепра вытаскивали, тоже были с зазубринами, тем-то они в бревнах и держались. Игла же эта выходит потому, что она почти абсолютной гладкости, — раз, и имеет коническую форму на конце, — два… Но есть тут еще и третье условие, и самое важное… Почему выдавливается игла? Как объяснить это физически?

— Выдавливается, и все.

— Нет, это не ответ… Когда я давлю на иглу снизу, то ткань яблока плотнеет, вот что важно. Она твердеет… почти как камень…

И вдруг у Лени стали такие же глаза — длинные и широкие, как недавно в вагоне трамвая. Это заметила Таня и уже готовилась улыбнуться, как тогда, но он вскочил быстро.

— И-де-я! — почти крикнул он. — Вот это — идея!.. Ведь коксовый королек начинает сгущаться, твердеть откуда? Снизу! Снизу вверх!.. Так что если погрузить в уголь такую вот иглу до дна, когда начнется плавление, то потом… потом игла будет выталкиваться сжатием, как заноза. Ясно? А иглу можно градуировать во всю длину. Вот мы и измерим толщину пластического слоя. Так? Ясно?

— Может быть, — пожала плечом Таня, продевая нитку в иглу.

— Как же «может быть», когда ясно?

И вдруг, быстро прикинув на столе рукою возможную длину иглы, которую можно бы было прикрепить к аппарату Копперса, Леня сказал тихо и даже побледнев сразу, так что отшатнулась Таня:

— Ну, кончено! Этот день мы запомним! Загадку кокса я благодаря тебе решил! Теперь дело только кое в каких деталях.

И он поднял Таню так, что лицо ее пришлось вровень с его лицом, и поцеловал ее крепко в яркие, как два Сириуса, глаза.

1934 г.

Свидание *

Этюд

Глава первая

1

Второй месяц жили в Москве супруги Слесаревы — Леня и Таня, прибывшие в длительную командировку, связанную с работой коксовых печей. Теперь они оба занимались одной и той же проблемой, продолжали углубляться в тайны коксующихся углей, написали совместно большую теоретическую статью, которую послали в журнал «Химия твердого топлива», но из редакции почему-то не подавали голоса, то есть и не печатали и не отклоняли. Леню это злило и возмущало, и поэтому, как-то будучи в управлении коксовой промышленности, Слесарев решил пожаловаться на редакцию и попросить содействия.

— А вы зайдите к Николаю Ивановичу Худолею. Направо третья дверь, — посоветовали ему в секретариате управления.

— К Худолею так к Худолею, — повторил Леня и вопросительно посмотрел на жену: что, дескать, пойдем?

— Иди один, мне что-то не хочется, — поняв его бессловесный вопрос, ответила Таня.