Том 13. Салли и другие

— Еще немного, — сказал мистер Винс, — и я решу, что он вам не нравится. Вы любите шоколад?

Руфь не ответила.

— Я пошлю вам его завтра.

— А я отошлю его обратно.

— Тогда я пришлю еще, вместе с фруктами. Подарки! — продолжил монолог мистер Винс — Подарки! Вот в чем секрет. Посылайте подарки. Если бы мужчины только ссорились и посылали подарки, было бы меньше холостяков.

На следующий день, как и было обещано, шоколад прибыл, несколько фунтов в роскошной коробке. Удары судьбы не смогли отбить у Руфи слабости к сладкому, и она с явным трудом отослала коробку обратно. Потом вернулась в ломбард, сияя от морального удовлетворения, которое появляется у тех, кто проявит железную волю.

А в ломбарде происходили странные события.

Странные события, как сказал бы мистер Винс, — это зеро на рулетке жизни. Они выпадают совсем некстати, смущая Умы и разрушая устои. Это событие было и впрямь очень странным.

Руфь, как уже было сказано, в рабочие часы сидела за толстым стеклом, невидимая и невидящая. Клиенты для нее были бестелесными голосами — льстивыми голосами, трогательными голосами, сердитыми, оскорбительными, ноющими, стонущими и взывающими ко всем святым. Короче, они были голосами, так или иначе пытающимися вызвать у месье Гандино больше благородства и щедрости в ответ на их залог. Пользуясь временным затишьем, Руфь сидела за перегородкой, рисуя на промокашке, когда дверь открылась, и вежливое «Бонжур, месье» оповестило о прибытии очередного бедолаги.

Затем, как электрический разряд, до нее дошел знакомый голос, приятный голос мистера Винса.

Обычно диалоги были продолжительными и мрачными, но ни один из них не казался таким продолжительным и мрачным, как этот.

Снова и снова он возвращался к жалкому центру, серебряному портсигару. Молодой человек умолял; месье Гандино, в официальном расположении духа и при исполнении служебных обязанностей, был непоколебим.

Руфь не могла этого больше вывести. Она зажала горящие уши, и голоса перестали ее беспокоить.

И с тишиной, как вспышка, блеснула мысль, которая объясняла все. Она поняла, почему она зажала уши.

Бедность — это кислота, которая по-разному действует на разные материалы. Она уменьшила до минимума самоуважение мистера Юджина Уордена. Самоуважение Руфи, напротив, выросло до невообразимых размеров. Гордость, словно сорняк, разрослась в ее душе, затемняя и заглушая чистые, прекрасные чувства. Возможно, именно наивные уловки отца, заманивавшего богатых женихов, и вызвали наконец ее мрачное отвращение к роли нищенки про короле Кофетуа. Что ж, понять ее можно. Легенду об этом короле не рассказывают с женской точки зрения, а ведь, наверное, были минуты, когда невеста, если у нее есть характер, воспротивилась монаршьему снисхождению, слишком уж легко он принял, что она только обрадуется.

Это, поняла она, и настраивало ее против Джорджа Винса. Она думала, что он богат. Он создавал такое впечатление. Естественно, она старалась от него защититься. Только теперь она разглядела его. Барьер был сломан. Королевские одежды оказались мишурой, и она увидела человека, которого любила.

Она очнулась от прикосновения. Месье Гандино стоял рядом с ней. Условия, по всей видимости, были оговорены, переговоры закончены, и в его руке был серебряный портсигар.

— Мечтаете, мадемуазель? Никак не мог вас дозваться.

Чем больше звал, тем больше вы мне не отвечали. Надо внести запись в книгу.

Он читал, Руфь делала запись. Потом месье Гандино, сложив бремя службы, глубоко вздохнул.

— Это место многих печалей, мадемуазель. Возьмем, к примеру, этого молодого человека, вашего соотечественника. Что мог делать он, столь безупречно одетый, в моем заведении? Я это знаю, я, Гандино. У вас, англичан, есть выражение, — я слышал его в парижском кафе, и специально узнал, что оно значит, — вы говорите, что кто-то пускает в глаза пыль. Скольких же молодых людей я повидал здесь, одетых с иголочки! Вы скажете, они богаты? Нет-нет. Преуспевающие? Нет. Они пускают пыль в глаза. Да-да, они всех обманывают. Вчера, после вашего ухода, он был здесь, и сегодня заходил ко мне. Он тратит свои деньги быстро, увы! Этот бедный молодой пускатель пыли.

Когда Руфь пришла домой, она обнаружила своего отца в гостиной, где он курил сигарету. Встретил он ее чересчур добродушно, хотя и с некоторой стесненностью, так как ему мешала сосредоточиться некая задача. Этим вечером он решил серьезно поговорить с Руфью о ней и о ее отношении к мистеру Винсу. Чем больше он его видел, тем больше он утверждался в мысли, что Винс — золотая жила в человеческом обличье, которую он искал все эти годы. Поэтому Уорден отбросил сигарету, поцеловал Руфь в лоб и начал свою речь.

Он давно пришел к заключению, что если и был какой недостаток у его дочери, так это тенденция к неуместной, ничем не оправданной прямоте. Она не обладала тем тактом, которым бы его дочери следовало обладать. Она никогда не согласилась бы промолчать или на что-то закрыть глаза. Иногда ее прямота граничила с резкостью.

Так было и сейчас. Когда он только начал распространяться, она прервала его вопросом: