Том 14. Критические статьи, очерки, письма

Я немедленно выехал бы в Мадрид и прибыл бы одновременно с этим письмом, если бы меня не удерживало сейчас в Джерси начатое мной литературное издание. Как только я освобожусь от этой работы, — что, надеюсь, будет очень скоро, — я поспешу воспользоваться вашим любезным приглашением, которое считаю для себя весьма почетным.

Ваше гостеприимство, предложенное с таким великодушием, особенно драгоценно для меня потому, что оно предоставляется не мне одному: Испания заявила через вашу газету, через печать и через свое правительство, что она распространяет его на всех других изгнанников. Есть ли страна, более достойная стать великим убежищем для гонимых, чем Испания? Испания поняла, — вот как мы объясняем себе слова ее правительства, — что предоставление народом убежища изгнанникам, лишенным прав и свободы, не только не будет препятствием для дружеских международных отношений, но, напротив, дает всем нациям повод для благодарности. С сегодняшнего дня мы можем сказать, — и тут мы, изгнанники, устраняемся, так как речь идет обо всем человечестве, — с сегодняшнего дня перед лицом великих дел, которые совершила Испания, и великих дел, которые она готовит, французский народ приносит благодарность испанскому народу.

Смелей, граждане! Завершайте то, что вы так великолепно начали. Цивилизованный мир взирает на вас. При теперешнем положении в Европе можно сказать, что испанская революция взяла на себя заботу обо всех народах. Испанцы, вы снова озарили светом вашу славную страну; над вами взошла заря. Слава вам! Вы доказали, что страна, давшая великих поэтов и великих мореплавателей, может дать и великих граждан. А нам, изгнанникам, живущим непоколебимой надеждой, позвольте от всего сердца приветствовать вашу прекрасную революцию — вступление, славную прелюдию к последней революции, которую предвидят мыслители и ждут грядущие поколения, которая положит конец деспотизму и войнам и скрепит посредством истинной демократии великую братскую федерацию Объединенных Народов Европы.

Приношу Хунте спасения мою глубокую благодарность и горячие братские чувства.

В. Г.

Марин-Террас, 17 августа 1854

Сандерсу

Марин-Террас, 31 октября 1854

Когда вы пишете, сударь, говорит ваша душа — душа гордая и свободная. Вы достойны говорить с Францией и говорить от имени Америки. Иногда наши взгляды расходятся, и это вполне естественно. Но в глубине наших душ — одно стремление; вы хотите того же, чего хотим и мы: достоинства человеку и свободы миру. Я восхищаюсь вами и даже готов вас полюбить. Вы взяли на себя благородную миссию, продолжайте же ее. Продолжайте ваше высокое и святое дело пропаганды; говорите правду всем: и порабощенной Франции, которая прежде помогала Америке, и свободной Америке, которая должна теперь помочь Франции. Ни вы, ни я — позвольте мне объединить наши имена — не принадлежим к тем, кто льстит народам. Будем же говорить им правду в глаза, чтобы вернуть им их величие. В тот день, когда Америка захочет, — Франция сможет; в тот день, когда Франция сможет, — мир оживет.

Дорогой согражданин великой единой республики, сердечно жму вашу честную руку.

Виктор Гюго.

Госпоже де Жирарден

Марин-Террас, 4 января 1855

На заре этого, 1855 года для нас блеснул рассвет: то было ваше письмо. Оно осветило нас своими лучами, словно заря, и, словно заря, принесло с собой росу слез. Когда я читал его, мне казалось, я видел ваше прекрасное и спокойное лицо, напоминающее воплощенную надежду. Весь Марин-Террас на мгновение как будто озарился вспышкой радости.

Я совсем не спешу и гораздо больше озабочен завтрашним днем, чем сегодняшним; завтрашний день будет грозным, разрушительным и вновь созидающим, но всегда справедливым. Таков идеал. Достигнем ли мы его? То, что делает бог, он делает хорошо, но когда орудием бога служит человек, орудие это подчас вырывается у него из рук и режет вкривь и вкось, вопреки воле мастера. И все же будем надеяться и будем готовы. Республиканская партия медленно созревает в изгнании, в гонениях, в поражениях и испытаниях. Надо же, чтобы хоть иногда проглядывало солнце и в годину бедствий, — ведь благодаря им всходит урожай и прорастает колос в сознании человека.

Итак, я не спешу; я печален, я страдаю от ожидания, но все-таки жду и считаю, что ожидание благотворно. Больше всего тревожат меня, как я уже говорил, эти все скапливающиеся революционные силы, которые бог выводит сейчас на сцену за спиной у Бонапарта, словно за ширмой; я наношу удары по этой ширме и пробиваю ее, но вовсе не желаю, чтобы бог убрал ее раньше времени. Впрочем, вы правы, теперь уже виден конец. Не может быть иного исхода в 1855 году, чем в 1812. Березина теперь называется Балаклавой; маленькое «н» падет, как пало и большое где-то в России. Только теперь это будет называться не Реставрацией, а Революцией.