Том 14. Критические статьи, очерки, письма

Вы правы, мой красноречивый и прямодушный собрат, ваш протест, явись он вовремя, заставил бы отступить Французскую Комедию и удержал бы на афише «Эрнани». Теперь же театр, потеряв всякий стыд, прикинется глухим. О публике же этого никак не скажешь. Вы громогласно свидетельствуете о содеянной подлости, о всяких темных делишках, о том, как с помощью иезуитской хитрости заткнули рот Hierro. Кто нынче хозяин в доме Мольера? Тартюф. Зовут его Эдуардом Тьери; он исповедуется между кулисами, причащается у Дюпанлу и получает пароль от Руэ.

Благодарю вас за то, что вы это клеймите, и уверен, что, одаренный силой убеждения и талантом, вы на этом не остановитесь. Я писал вам относительно вашей превосходной книги «Последние монтаньяры». Получили ли вы мое письмо? Я вам кое-что посылал. Дошло ли все это до вас? Вы и сейчас кое-что найдете в моем конверте, если только черный кабинет не вмешался в это дело. Я зачумленный, я в карантине, полиция роется в моей корреспонденции, а почта крадет деньги, потраченные на марки. За два месяца я израсходовал на stamps [278]двести франков, а до моих друзей дошло писем лишь на десять франков! Такова честность правительства, именуемого императорским. Ну да не в этом дело, я люблю вас всем сердцем.

Виктор Гюго.

Арману Барбесу

Брюссель, 29 августа [279]

Доблестный и дорогой изгнанник!

Ваше письмо показалось мне дружеским рукопожатием. Я подавлен, но не теряю надежды. Я жду вечного блаженства, которое открывается в смерти. А вы — вы ведь тоже верите в него, верите, что оно наступит. Ваша высокая душа не может отрицать существование души.

Моя кроткая покойница была отважной и благородной подругой. Она обладала всеми высокими качествами, включая и доброту. Она меня любила. Я горько оплакиваю ее.

Благодарю вас, мой замечательный друг.

Виктор Гюго.

Огюсту Вакери

Отвиль-Хауз, 31 декабря [280]

Вы одобрили предварительные главы. Это служит добрым предзнаменованием и в отношении остального. Ваше письмо явилось для меня свидетельством несомненного успеха. Мнение такого знатока, как вы, вселяет уверенность. Предмет моей книги — Аристократия. Затем последует Монархия (Людовик XV, восемнадцатый век), потом я напишу «93-й год». Думаю, что мне удастся показать подлинную Революцию, говорю это вам, работающему сейчас над подлинным «Фаустом». Требуйте, чтобы вам облегчили эту работу, вместо того чтобы отягчать ее. Вы слишком добры. Кстати, что такое происходит? Вот уже неделя, как я не получаю корректур. Говорят, что в типографии Лакруа стачка. Правда ли это?

В. Г.

Пьерару

Отвиль-Хауз, 22 января 1869

Милостивый государь!

И на этот раз, к своему великому сожалению, я не смогу исполнить то, о чем вы изволите меня просить. Если вам случайно попадутся на глаза несколько страниц, написанных мною о Ватерлоо, в книге, озаглавленной «Отверженные», вы поймете, почему я должен воздержаться, У меня те же патриотические и демократические устремления, что и у вас, но наше понимание исторических событий глубоко различно. На этих страницах я обвиняю Наполеона — обвиняю очень сурово, но с другой точки зрения, чем вы, и смотрю совершенно иначе на самую битву. Впрочем, полемика по поводу Наполеона I кажется мне менее неотложным делом, чем борьба против Наполеона III. Proxumus ardet Ucalegon. [281]

Я осуждаю Наполеона I и борюсь против Наполеона III — вот какова моя позиция.

Думаю, что вы поймете меня, милостивый государь, и согласитесь со мною. Все только что отмеченное мною отнюдь не мешает мне высоко ценить ваш замечательный талант и вашу обстоятельную книгу.

Примите уверения в глубоком к вам уважении.

Редактору «Daily Telegraph»

Отвиль-Хауз, 26 апреля 1869

Спешу ответить, милостивый государь, на ваше письмо. Вам угодно придавать выходу в свет «Человека, который смеется» такое значение, что вы просите меня написать несколько строк специально для Англии. Я мало что могу добавить к предисловию, предпосланному этому роману. Это не английская книга, это — книга общечеловеческая. Впрочем, ее можно считать и английской, в том смысле, что в ней без всяких прикрас изображена одна почти неизвестная сторона истории Англии. Это покажется в вашей стране, быть может, и несколько резким, но во всяком случае поучительным. Остатки испанских и папистских нравов, воплощенные в герцогине Джозиане, без сомнения, заденут современную английскую скромность, но повинны в этом приверженность к Стюартам и католицизм. Я же только историк и мыслитель. Я не знаю английского языка; тем не менее, основываясь на единодушном мнении, желал бы, чтобы издаваемый перевод был похож на превосходный перевод моей книги «Вильям Шекспир», а не на перевод «Отверженных», который никуда не годится и требует исправления.