Том 14. Критические статьи, очерки, письма

Когда же в 843 году умер Людовик Благочестивый, при жизни которого нельзя было уже помешать сарацинам отвоевать принадлежавшие им земли, то есть целый кусок Испании между Эбро и Льобрегатом, и это необъятное образование распалось, трех частей, на которые раскололась империя, оказалось еще достаточно, чтобы посадить на них императора — Лотаря, получившего Италию и огромный треугольный кусок от Галлии, и двух королей — Людовика, которому досталась Германия, и Карла, которому досталась Франция. Затем, в 855 году, когда раздробилась, в свою очередь, первая из трех частей, то и этих обломков от куска империи Карла Великого хватило, чтобы разделить их между императором Людовиком — в Италии, королем Карлом, получившим Прованс и Бургундию, и королем Лотарем, взявшим себе Австразию, которая стала называться с тех пор Лотарингией. Когда же раздробилась вторая часть — царство Людовика Немецкого, то на большем из обломков образовалась Германская империя, а на маленьких осколках его разместился муравейник несметных графств, герцогств, княжеств и вольных городов, муравейник, который охранялся стражами границ — маркграфствами. Наконец, когда сломилось и рухнуло под бременем лет и притязаний принцев-претендентов государство Карла Лысого — третья часть империи Карла Великого, то и этих развалин оказалось достаточно, чтобы распределить их между королем Франции, пятью суверенными герцогами — Бургундии, Нормандии, Бретани, Аквитании, Гаскони — и тремя владетельными князьями — графами Шампани, Тулузы и Фландрии.

Такие императоры — титаны. На какое-то мгновение они держат в руках своих весь мир, затем смерть разжимает их пальцы, и все рушится.

Можно сказать, что правый берег Рейна связан с именем Наполеона не меньше, чем с именем Карла Великого.

Бонапарт не стал мечтать о каком-нибудь рейнском герцогстве, как мечтали о том некоторые посредственные политики во время долгой борьбы царствующих домов Франции и Австрии. Он понимал, что королевство, если оно растянуто в длину и расположено не на островах, нежизнеспособно, что оно сломается при первом сильном ударе. Не следует также, чтобы государство придерживалось слишком простого порядка управления. Государству необходим порядок глубоко продуманный, чтобы оно могло существовать и оказывать отпор. После некоторой перекройки рейнской конфедерации и кое-каких присоединений к ней император принял ее такою, какою ее создали география и история, и удовольствовался тем, что и сюда внес свой порядок. Рейнской конфедерации надлежало быть заслоном со стороны севера или юга. До этого она была повернута против Франции, император повернул ее в обратную сторону. Его политика была рукой, переставлявшей империи с силою гиганта и проницательностью игрока в шахматы. Император понял, что, возвеличивая рейнских князей, он тем самым приумножает блеск короны французской и ослабляет корону германскую. В самом деле, эти курфюрсты, ставшие королями, эти ландграфы и маркграфы, ставшие герцогами, наверстывали за счет Австрии и России то, что отняла у них Франция; величественные с фасада и ничтожные с заднего крыльца, они были королями в глазах северных государств, префектами для Наполеона.

Итак, у Рейна было четыре разных периода, четыре ярко очерченных облика. Первый период — вулканы, эпоха допотопная, а пожалуй, и доадамова. Второй период — древняя историческая эпоха, борьба между древней Германией и Римом, где господствовал Цезарь. Третий период — эпоха легендарная, где возникает образ Карла Великого. Четвертый период — новая историческая эпоха, борьба между Германией и Францией, где властвует Наполеон. И как бы ни стремился писатель, повествующий о славе Рейна, избежать однообразия, совершая свой путь по истории Европы, он неизбежно столкнется с этими тремя гигантскими вехами, отмечающими тысячелетия, — Цезарем, Карлом Великим и Наполеоном.

А теперь последнее замечание: Рейн, эта река, отмеченная провидением, представляется также рекой-символом. Его крутые берега, воды, самые места, по которым он течет, являются, можно сказать, символом цивилизации, которой он уже столько служил и будет служить впредь. Он спускается от Констанцского озера до Роттердама, от страны орлов до города, славящегося сельдями, от города пап, Вселенских соборов и императоров до прилавка купцов и бюргеров, от Альп до океана и подобен самому человечеству, сошедшему от мыслей возвышенных, неизменных, недоступных, спокойных и блистательных к мыслям широким, подвижным, бурным, мрачным, благотворным, преодолевающим моря и океаны, опасным, беспредельным, которые охватывают все, оплодотворяют все, поглощают все, человечеству, которое прошло путь от теократии до дипломатии, от одного великого явления до другого великого явления.

ПИСЬМО ПЯТНАДЦАТОЕ Мышь

Санкт-Гоар, август