Том 14. Письма 1848-1852

По всему божьему <небу> ночь тихо светит. То месяц пока<за>лся из-за горы,[701] обмылся, принарядился он и пошел гулять по небу,[702] призадумался, остановившись над широким Днепром и увидевши в нем другой месяц.[703] Гористый берег Днепра осветился,[704] и тень ушла еще дальше в чащу сосен. Посреди Днепра плыл дуб; сидят впереди два хлопца, черные козацкие шапки набекрень, и под веслами, как будто от огнива огонь, летят брызги во все стороны.

Отчего не поют козаки? Не говорят ни о том, как перекрещивают козацкий народ[705] в католиков, ни о том, как бились молодецки два народа на шотерновом поле. Как им петь, как говорить про лихие дела; пан их Данило призадумался, и рукав[706] кармазинно<го> жупана опустился из дуба и черпает воду; пани их Катерина тихо колы<шет> дитя и не сводит очей с него,[707] а на незастланную полотном нарядную сукню серою[708] пылью валится вода. Любо глянуть с середины Днепра на высокие горы, на широкие луга, на зеленые леса, берега. Те горы — не горы, подошв у них нет, внизу их, как и вверху, острая вершина, и под ними и над ними высокое небо. Те леса — не леса, что[709] стоят на холмах: покажутся[710] волосами, поросшими на косматой голове лесного деда. По<д> ними в воде [моется] борода и под бородою и над волосами высокое небо. Те луга — не луга: то зеленый пояс, перепоясавший посередине круглое небо, и в одной половине, и в другой половине прогуливается месяц. Не глядит пан Данило по сторонам, глядит он на молодую жену свою. «Что, моя молодая жена, моя золотая Катерина, вдалася в печаль?»