Том 14. Письма 1848-1852

«Старуха спит уже, а козакам что-то не верится. Слушай, пан Данило, замкни меня в комнате, а ключ возьми с собой. Пусть козаки будут... у дверей — тогда мне будет не так страшно, а козаки пусть лягут перед дверьми».

«Пожалуй, пусть будет так: рад сделать тебе угодное», сказал[821] Данило, стирая пыль с винтовки и сыпля на полку порох.[822] Верный Стецько тут и уже одетый во всей козацкой сбруе. Пан Данило надел смушевую шапку, задвину<л> окошко, задвинул засовами <дверь>, замкнул и вышел потихоньку из двора промеж спавшими своими козаками в горы. Небо почти всё прочистилось, свежий ветер [веял с по<ля.>][823] Вдали кликала чайка.[824] Всё как будто онемело. Но вот послышался шорох.[825] Пан Данило с верным слугою тихо спрятался за терновник, прикрывавший срубленый засек.[826] Кто-то в красном жупане с двумя пистолетами, с сабл<е>ю при боку спускался с горы. «Это тесть», проговорил пан Данило, разглядывая его из-за куста. «Зачем и куда ему идти в эту пору? Стецько, не зевай, смотри в оба глаза, куда возьмет дорогу пан отец?» <Человек> спустился на самый берег и поворотил к выдававшемуся мысу. «А, вот куда!» проговорил пан Данило. «Что, Стецько, ведь он потащ<ился> как раз в колдуново дупло».

«Да, верно, не в другое место, пан Данило! Мы бы его видели на другой стороне. А он пропал около замка и наперед <... >». — «Постой же, вылезем, а потом[827] мы пойдем по следам.[828] Тут что-нибудъ да кроется. Нет, Катерина, я говорил тебе, что батько[829] твой — недобрый человек. Не так он делал всё,[830] как православный». Уже мелькнули Данило и его верный хлопец внизу на выдавшемся берегу; вот уже и не видно их:[831] ведь[832] черный, непробудный лес, окружавший замок, спрятал их. Верхнее окошко тихо засветилось. Внизу стоят козаки и думают, как бы взлезть им. Ни дверей, ничего не видно им в стенах, в окне толь<ко> светится, но со двора верно есть лестн<ица>. Но как войти туда? Издали слышно, как гремят цепи и бегают собаки. «Что я думаю долго!» сказал пан Данило, увидя перед окном высокий дуб: «стой тут, малый, я полезу на дуб, из него прямо [буду] глядеть в окошко». Прошаривши, пан Данило снял кушак, бросил вниз саблю, чтоб не звенела, и ухватясь за ветви, поднялся наверх. Окошко всё еще светилось. Присевши на сук возле самого окна, уцепился он одною рукою за <1 нрзб.> дерево и глядит. В комнате и свечей нет, а светят по стенам чудные знаки,[833] висит оружие, но всё странное: такого не носят ни турки, ни крымцы,[834] ли ляхи, ни христиане православные, ни народ шведский. Под потолком взад и вперед мелькают[835] нетопыри, и тень от них мелькает по стенам, по дверям и по помосту. Вот отворилась[836] <дверь>. Входит кто<-то> в красном жупане и прямо к столу, покрытому белою скатертью. Это тесть! Пан Данило спустился немного ниже и приник крепче к дереву; но ему некогда глядеть,[837] смотрит ли кто в окошко или нет, — он пришел нахмурен, рассержен;[838] сдернул со стола скатерть — и вдруг по всей комнате тоже разлился прозрачно[839] -голубой свет. [Изредка] только не смешивавшиеся волны прежнего бледно-желтого света переливались,[840] ныряли,[841] словно в голубом море, и тянулись слоями будто на мраморе и посред<и>[842] краснел тесть. Пан Данило стал приглядываться и не заметил уже на нем красного жупана; вместо того показались на нем[843] широкие ша<ро>вары, какие носят турки;[844] за поясом пистолеты; на голове какая-то чудная шапка, исписан<ная> вся нерусскою и непольскою грамотою. Глянул в лицо — и лицо стало переменяться: нос[845] вытянулся и повиснул над губою, рот в минуту раздался до ушей, зуб выглянул изо рта, нагнулся в сторону, и стал перед[846] ним опять тот самый колдун, который показался на свадьбе есаула.