Том 14. За рубежом. Письма к тетеньке

«Мальчик в штанах и мальчик без штанов». — Почти сразу после появления диалога в печати (написана «сцена» в конце августа 1880 г. в Париже; см. об этом в письме Салтыкова к А. Н. Островскому от 22 октября 1880 г.) он вызвал полемику между либеральной «Мыслью» и народнической «Неделей» (N. N. <Л. Е. Оболенский>, Беллетристика в журналах, — «Мысль», СПб. 1880, № 11, стр. 70–88, и № 12, стр. 238–239; <П. Гайдебуров>, Журнальные очерки. — «Неделя», СПб. 1880, 5 октябри, № 40). В этом споре, сосредоточенном на вопросе о «подлинном отношении» Салтыкова к народу, был отмечен, между прочим, полемический характер ряда мест салтыковской «сцены» по отношению к речи Ф. М. Достоевского о Пушкине, произнесенной 8 июня 1880 г. на торжествах открытия памятника поэту в Москве и сразу же ставшей знаменитой. Наблюдение современников соответствовало истине. Указание на то, что очерки «За рубежом» могут служить «превосходным материалом» для характеристики тех «восточных элементов», засевших в русском человеке, которые вознес в своей речи Достоевский, содержится также в анонимных «Журнальных заметках», напечатанных в «Новороссийском телеграфе» (Одесса, 1880, 13 ноября, № 1740). Салтыков отрицательно отнесся к выступлению Достоевского. По его мнению, автор «Братьев Карамазовых» «эскамотировал», то есть использовал «в свою пользу» Пушкинский праздник (см письмо к Н. К. Михайловскому от 27 июня 1880 г.). В диалоге двух мальчиков, а также в последующем тексте «За рубежом» не раз встречается ироническая цитация знаменитых мест из речи Достоевского: «новое слово», «скиталец», «гордый человек» и др. Но полемичны по отношению к выступлению Достоевского не частности, а главное и основное в понимании этими писателями России и Запада и их сопоставления. Для Салтыкова, в творчестве которого обличение пассивности народа и общества заняло такое огромное место и звучало так трагически, особенно неприемлем был призыв Достоевского к смирению, обращенный к протестующим, оппозиционным, борющимся кругам русской интеллигенции. Неприемлемо было и понимание смирения как народного идеала и добродетели («Смирись, гордый человек… вот это решение по народной правде и народному разуму»). Словами «мальчика без штанов» («Что Колупаев! С Колупаевым мы сочтемся… это верно!») Салтыков указывал на существование в народных массах также и совсем других настроений — борьбы, а не послушливости. Резко враждебно отнесся Салтыков и к утверждению Достоевского, будто народ русский уже нашел для себя «правду» — в религии. В споре с либеральным публицистом Градовским, по поводу своей речи о Пушкине, Достоевский утверждал (в «Дневнике писателя» к 1880 г.), что «наш народ просветился уже давно, приняв в свою суть Христа и учение его». Как бы отвечая на это и подобные ему утверждения Достоевского о русском «народе-богоносце», Салтыков вкладывает в уста «мальчика без штанов» такой ответ на вопрос «мальчика в штанах», знает ли его русский «коллега», «что такое бог?»: «А бог его знает, что такое бог! У нас, брат, в селе Успленью-матушке престольный праздник показан — вот мы в спожинки его и справляем!» Элементы спора Салтыкова с пушкинскою речью Достоевского в диалоге двух мальчиков несомненны, что не дает, однако, оснований рассматривать эту знаменитую «сцену» исключительно в качестве художественно-полемического документа, направленного против выступления Достоевского. (Такая тенденция очевидна в комментариях к «За рубежом» Иванова-Разумника, в изд.: М. Е. Салтыков (Щедрин), Сочинения, т. IV, М. — Л. 1927, стр. 647–650. Иначе, объективнее рассмотрен вопрос в кн.: С. Борщевский, Щедрин и Достоевский, М. 1956, стр. 339.) Парадоксально-положительную оценку диалог двух мальчиков, как и вся книга «За рубежом», получил со стороны другого идейного оппонента Салтыкова, Ив. Аксакова. Вот как характеризовал он автора «За рубежом», тенденциозно воспринимая его со своих славянофильских позиций: «При всех его недостатках, это, разумеется, огромный талант и огромный мыслитель. Это своего рода бич божий на петербургский период русской истории и на петербургскую бюрократию — это ее историк. К чему бы он ни прикоснулся, все под его пером является в карикатуре и обращается в пошлость… Но лучше всего его очерки европейской пошлости и нашего там пресмыкания. Я с наслаждением читал «За рубежом»… При некоторой грубости и безвкусии, я должен признаться: задумана эта параллель «мальчик в штанах» и «мальчик без штанов» великолепно. Разумеется, Салтыков на уровне понимания явлений. Гехт и Колупаев удивительно ярко проведены. Щедрин в двух словах выразил нашу славянофильскую мысль: Гехту крестьянин свою душу продал и договор написал, а Колупаеву даром отдал, следовательно, во всякое время назад взять может. Это прямо гениально» (Сергей Шарапов, И. С. Аксаков о М. Е. Салтыкове (из моих воспоминаний). — «Русский труд», СПб. 1899, 1 мая, № 18, стр. 16.