Том 14. Звезда надзвездная

Только никогда не знаешь, что другому будет смешно и на что улыбнется. И как часто (замечал на улицах и в театрах) там смеются, когда, кажется, нет ничего смешного, и улыбаются, не знаешь почему.

Лысые поверхности

Лысые поверхности (пустыри, взлизы, взбоины) – излюбленное Полдневного, Ночника и кикимор но это вещь очень деликатная.

Род

Одной душой я испокон веков чувствовал себя, ну, как бы это сказать – для меня совершенно неважно ни земля, ни народ, ни речь: я принимаю все земли, все народы и всякую речь и, кажется, заговорил бы на всех языках и назвался бы всяким народом. Но другой душой (у меня в этом две, а наверно попадает у человека и больше!) вот этой – я чувствую страшное лишение и обездоленность, когда долго не слышу родной речи. И это я особенно понимаю и радуюсь, когда зазвучит хороший русский говор, «русский природный язык» – поэтому-то верно я так часто и вспоминаю историка П. Е. Щеголева.

Столетие пана Халявского *

Григорий Федорович Квитка-Основьяненко (1778–1843) – как мало кому известно это имя в России, а между тем его хронику «Пан Халявский» читали, как «Мертвые души» Гоголя. Значение Квитки для русской литературы чуть ли не гоголевских размеров: и как предшественника Гоголя (1808–1852); и как единственного давшего образец южнорусской речи в ее обиходе или, по Аввакуму, «природной».

В русскую литературу войдут три значительнейших памятника: автобиография протопопа Аввакума (1620–1682) – образец просторечия XVII в.; судебные показания московского сыщика Ваньки Каина (1750) – живая речь XVIII в.; и «Пан Халявский» Квитки-Основьяненко. И вот уж негаданная судьба: авторы были или вне литературы или, как «Пан Халявский» – без всякой литературной претензии, а скорее с расчетом на легкое незатейливое чтение: «Тьфу! ты пропасть, как я посмотрю! Не удивляешься, право, как свет изменяется!»

Голос сожженного протопопа дойдет из пустозерского сруба до Лескова (1831–1895), голос сыщика с вырванными ноздрями и знаком на лбу В. О. Р. донесется с каторги до Пушкина (1799–1837), а легкая литература Квитки, проникнутая высоким юмором, даст Гоголю и материал, и воздух для нечеловеческого полета, а за Гоголем Салтыков-Щедрин (1826–1889) в своих прославленных «Господах Головлевых» и «Пошехонской старине» не раз вспомянет «Пана Халявского».

Гоголь и Салтыков – да это крепость русской литературы! И как же, повторяя эти блистательные имена, не помянуть Григория Квитку-Основьяненку, его единственное произведение, написанное им по-русски, хронику «Пан Халявский».

Тайна Гоголя *

Из всех отзывов о Гоголе проникновеннее всех – В. В. Розанов: «никогда более страшного человека… подобия человеческого не приходило на нашу землю».

Розанов считал Гоголя за какого-то доутробного скопца и всегда выражался с раздражением, но однажды сорвалось неожиданно добродушное: «кикимора!» Когда же стал писать и раздумывать и, высказав эту свою бесподобную мысль о «подобии», иллюстрируя ее, перегнул, – или сатанинское имя Гоголя – имя птицы, под видом которой, по богомильскому сказанию, является Сатанаил при сотворении земли, сбило и перепутало, – и Гоголь получился не Гоголь, а какой-то «басаврюк» «проклятая колдунья с черным пятном в душе, вся мертвая и вся ледяная, вся стеклянная и вся прозрачная…, в которой вообще нет ничего! Ничего!!!» («Опавшие листья», 1 короб) – а на ничего и сказать нечего, ка-ка-я досада! «кикимору» забыл.

В русской музыке «кикимору» создал А. К Лядов. Лядов знал существо – «подобие человеческого» и, отвечая на мысль Розанова, с какою ясностью открыл своей музыкой, как это все далеко от «ничего». Если бы только ничего…!

* * *

Медноликой северной ночью, когда в полночь солнце рвется и не может уйти, и свет не гаснет, а рдеет, вышел месяц – «ухо ночи», какой тяжелый огромный! медной лунью залелеялись тени и вдруг – и откуда? – неутоленный клич рассек весеннюю буй.

Белой ночью как загудит в лесу и как! – отчаянно-безнадежно, нет, не мое это чувство – не человек вложил его в дремучий гинь.

Есть существа непохожие: лесовые, водяные, воздушные – в лесу, в реке, в воздухе. Это те, кто связан кровно с человеком. С кипучей тревогой, вдунутой в лесную душу, они рвутся из круга – но в человека воплотиться навсегда заказано, а стать лесным чистым духом человечьи путы мешают.

* * *

Кикимора – от лесавки и человека. Существо и обычай. ее – лешее, а мечта – человечья. И оттого-то ее озорное «кики» огнем прорывает вопль человека: она никогда не сделается, как ее мать, лесавкой, и никогда не станет человеком.

– Гоголевская лирика в «Мертвых душах»! – Кикимора – озорная.

Как-то шли мы в Петербурге с Шестовым по Караванной и разговаривали на философские темы (кому и как писать прошения о «вспомоществовании»). Был ясный осенний полдень. И вдруг сверху капнуло – прямо ему на шляпу. Посмотрели – что за диковина? – видим: птичье.

– Да это Кикимора.

– Конечно, Кикимора, кому ж еще!