Том 16. Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим. Главы XXX-LXIV

— Я открою все, что было у меня на сердце с того дня, как мы стали мужем и женой, — сказала она тихо, покорно и трогательно. — Теперь, после того как я все узнала, я не могла бы жить, если бы что-нибудь утаила.

— Но я никогда не сомневался в вас, Анни, дитя мое, — ласково сказал доктор. — Это лишнее, уверяю вас, это совсем лишнее, дорогая моя.

— Нет, это очень важно, чтобы я открыла всю свою душу перед таким благородным и великодушным человеком, которого, год за годом и день за днем, я любила и почитала все больше и больше, о чем знает господь! — сказала она тем же тоном.

— Ох! — прервала миссис Марклхем. — Если у меня еще есть какое-то благоразумие…

(— Но у тебя его нет, интриганка! — с негодованием прошептала бабушка.)

— …я должна сказать, что совсем не нужно касаться подробностей.

— Только мой муж может об этом судить, мама, — сказала Анни, не отрывая взгляда от его лица. — И он выслушает меня. Если то, что я скажу, мама, будет вам неприятно, — простите! Я сама нередко и подолгу мучилась.

— Ох, боже мой! — охнула миссис Марклхем.

— Когда я была совсем маленькой, еще в детстве, — продолжала Анни, — все мои знания, даже самые начальные, я получила от терпеливого и всегда дорогого для меня друга и учителя — друга моего покойного отца. О чем бы я ни вспоминала, я всегда вспоминаю и о нем. Это он впервые обогатил мой ум сокровищами знаний и на всем лежит печать его души. Если бы я получила их из других рук, никогда они не были бы для меня так полезны.

— Она ни во что не ставит свою мать! — воскликнула миссис Марклхем.

— Это не так, мама, но я — воздаю ему должное. Я обязана это сделать. По мере того как я подрастала, он занимал в моей жизни все то же место. Я гордилась его вниманием, я глубоко и искренне была привязана к нему. Я смотрела на него… трудно описать… я смотрела на него как на отца, как на руководителя, как на человека, чья похвала дороже любых похвал, я смотрела на него как на человека, которому можно верить даже в том случае, если бы я изверилась во всем на свете. Вы знаете, мама, как я была молода и неопытна, когда неожиданно вы мне сказали, что он ищет моей руки…

— Раз пятьдесят, по меньшей мере, я об этом рассказывала всем присутствующим! — перебила миссис Марклхем.

(— Ну, так хоть теперь, ради бога, придержи язык и помалкивай! — пробормотала бабушка.)

— Для меня это была такая перемена и такая утрата, что сперва я очень волновалась и чувствовала себя несчастной, — продолжала Анни тем же тоном и так же глядя на доктора. — Я была совсем девочкой и, мне кажется, опечалилась, когда произошла такая великая перемена в человеке, на которого я смотрела снизу вверх. Но теперь он уже не мог оставаться тем, кем был для меня раньше, я была горда, что он счел меня достойной его, и мы поженились.

— В церкви святого Элфеджа, в Кентербери, — вставила миссис Марклхем.

(— Будь она неладна, эта женщина! — прошептала бабушка. — Никак не хочет угомониться!)

— Я никогда не думала о том, что муж принесет мне какие-нибудь земные блага, — слегка покраснев, продолжала Анни. — В моем юном сердце, полном благоговения, не было места для таких низменных чувств. Простите меня, мама, но вы первая внушили мне мысль, что есть на свете люди, которые могут оскорбить меня и его такими жестокими подозрениями.

— Я?! — вскричала миссис Марклхем.

(— Еще бы! Конечно, ты! И ты от этого не отмахнешься своим веером, мой воинственный друг, — заметила бабушка.)

— Это было первое горе в моей новой жизни, — сказала Анни. — Все мои беды связаны были с этим первым горем. А бед было так много, что мне их не сосчитать. Но нет, мой великодушный супруг, причина совсем не та, какую вы предполагаете! Потому что все мои помыслы, воспоминания, надежды — решительно все связано с вами!

Она подняла глаза и стиснула руки — прекрасное, одухотворенное воплощение верности. И с этого момента доктор не отрывал от нее пристального взгляда, как и она от него.

— Маму нельзя упрекнуть в том, что она выпрашивала у вас что-нибудь для себя, ее намерения были всегда безупречны, я в этом уверена! Но я видела, как много назойливых требований вам предъявляют от моего имени, видела, как злоупотребляют вашей добротой, пользуясь моим именем, как вы великодушны и как недоволен мистер Уикфилд, стоящий на страже ваших интересов. Тогда я впервые поняла, что люди гнусно подозревают, будто мою нежность купили, и кому же ее продали?! И этот незаслуженный позор я заставила вас делить со мной. Я не могу вам рассказать — а мама даже представить себе не может, — чего мне стоило выносить этот ужас, эти мучения и при этом твердо знать в душе, что день моей свадьбы только увенчал любовь и уважение всей моей жизни!

— Вот она благодарность за жертвы, которые приносишь своему семейству! — всхлипнув, воскликнула миссис Марклхем. — Уж лучше бы ноги моей никогда здесь не было.

(— Да, лучше бы ее здесь не было, а ты отправилась восвояси! — вставила бабушка.)