Том 16

И, в-четвертых, что австрийские немцы должны теперь, в конце концов, поставить перед собой вопрос о том, кем они хотят быть — немцами или австрийцами? Что им дороже — Германия или же их внегерманские привески по ту сторону Лейты? Давно уже было ясно, что они должны отказаться либо от того, либо от другого, но это всегда затушевывалось мелкобуржуазной демократией.

Что касается прочих важных спорных вопросов, связанных с 1866 г., которые с тех пор до тошноты обсуждаются «национал-либералами», с одной стороны, и «Народной партией»[350] — с другой, то история последующих лет доказала, что обе эти точки зрения только потому так яростно враждуют между собой, что они являются двумя противоположными полюсами одной и той же ограниченности.

В общественных отношениях Германии 1866 год почти ничего не изменил. Несколько буржуазных реформ — единая система мер и весов, свобода передвижения, свобода промыслов и т. д., — и все это в пределах, приемлемых для бюрократии, — не достигают даже того, чем давно уже обладает буржуазия других западноевропейских стран, и оставляют неприкосновенным главное зло — бюрократическую систему концессий[351]. А для пролетариата обычная полицейская практика все равно сделала совершенно иллюзорными все законы о свободе передвижения, о праве гражданства, об отмене паспортов и т. д.

Гораздо большее значение, чем лицедейство 1866 г., имел начавшийся с 1848 г. в Германии подъем промышленности и торговли, усиленное строительство железных дорог, развитие телеграфа и океанского пароходства. Как ни уступают эти успехи успехам, достигнутым в то же время Англией и даже Францией, они для Германии неслыханны и дали за двадцать лет больше, чем раньше приносило целое столетие. Только теперь Германия втянута решительно и бесповоротно в мировую торговлю. Капиталы промышленников быстро увеличились, а соответственно этому поднялось и общественное значение буржуазии. Спекуляция, вернейший признак промышленного расцвета, достигла широкого размаха, приковав к своей триумфальной колеснице графов и герцогов. Немецкий капитал — да будет земля ему пухом! — строит теперь русские и румынские железные дороги, тогда как еще пятнадцать лет тому назад немецкие железные дороги выпрашивали подачку у английских предпринимателей. Как же тогда могло случиться, что буржуазия не завоевала и политического господства, что она ведет себя так трусливо по отношению к правительству?

Несчастье немецкой буржуазии состоит в том, что она, по излюбленной немецкой привычке, запаздывает. Время ее расцвета совпало с тем периодом, когда буржуазия других западноевропейских стран в политическом отношении уже находится в состоянии упадка. В Англии буржуазия смогла ввести в правительство своего собственного представителя, Брайта, лишь путем расширения избирательного права — меры, последствия которой должны положить конец всему буржуазному господству. Во Франции, где буржуазия как таковая, как класс в целом, господствовала только в течение двух лет, 1849 и 1850, при республике, она смогла продлить свое социальное существование, лишь уступив свое политическое господство Луи Бонапарту и армии. А при бесконечно возросшем взаимодействии трех наиболее передовых стран Европы теперь уже невозможно, чтобы буржуазия в Германии тихо и мирно установила свое политическое господство, если оно изжило себя в Англии и во Франции.

Характерная особенность буржуазии по сравнению со всеми остальными господствовавшими ранее классами как раз в том и состоит, что в ее развитии имеется поворотный пункт, после которого всякое дальнейшее увеличение средств ее могущества, следовательно, в первую очередь ее капиталов, приводит лишь к тому, что она становится все более и более неспособной к политическому господству. «За спиной крупной буржуазии стоит пролетариат». В той самой мере, в какой буржуазия развивает свою промышленность, торговлю и средства сообщения, в той же самой мере она порождает пролетариат. И в определенный момент, который наступает не всюду одновременно и не обязательно на одинаковой ступени развития, она начинает замечать, что ее неразлучный спутник — пролетариат — стал перерастать ее. С этого момента она теряет способность к исключительному политическому господству; она ищет себе союзников, с которыми, смотря по обстоятельствам, она или делит свое господство, или уступает его им целиком.

В Германии этот поворотный пункт наступил для буржуазии уже в 1848 году. Правда, тогда немецкая буржуазия испугалась не столько немецкого, сколько французского пролетариата. Парижские июньские бои 1848 г. показали ей, что ее ожидает; немецкий пролетариат находился тогда в состоянии достаточно сильного возбуждения, чтобы доказать ей, что и здесь уже заложены семена, которые могут дать такую же жатву; и с этого момента острие политического действия буржуазии было сломлено. Она стала искать союзников и продавать себя им за какую угодно цену, — и вплоть до сегодняшнего дня она не продвинулась вперед ни на шаг.