Том 17. Твердая рука. Мексиканская месть

— Сеньор, — сказал он, — подобного рода намеки…

— …ни в коем случае не должны вас оскорблять, — с невозмутимым спокойствием прервал его Кидд. — Предположение — и только! Теперь давайте продолжим наш разговор все в том же духе предположений и допустим на мгновение, что этот человек, в смерти которого так убежден его слуга, на самом деле жив и…

— Ну, это уж никак невозможно!

— Не прерывайте меня, сеньор! Итак, предположим, что он жив и, явившись однажды, положил бы руку на плечо своего бывшего слуги… ну вот примерно так, как я сейчас кладу свою на ваше плечо… приговаривая при этом: «Вот мой убийца!» Что вы ответите на это?

— Я? Я? — вскричал уже совершенно растерявшийся сенатор. — Я бы сказал, я бы ответил…

— И ничего бы вы не ответили, — прервал его лепет бандит и, взяв со стола пистолеты, которые дон Руфино в своем смятении выпустил из рук, преспокойно засунул их за свой кушак. — Да, дорогой друг, вы не выдержали бы очной ставки с вашей жертвой; неожиданное появление ее сокрушило бы вас, и вы были бы неизбежно осуждены.

Наступило молчание, страшное молчание, когда оба про тивника, мерившие взглядом друг друга, готовы были схва титься в смертельном поединке. Все это длилось не более се кунды: такое сильное волнение быстро проходит. Сенатор вытер рукой холодный пот, выступивший на его лбу, и, по, нявшись во весь свой рост, хриплым голосом произнес:

— Ну, а дальше? Чего вы, собственно, добиваетесь?

— Подождите; прежде чем предъявить вам свои условия, мне надо знать, признаете ли вы неоспоримость моих улик? На несколько минут дон Руфино де Контрерас погрузился в глубокое раздумье. Кидд не спускал с него глаз, готовый пустить в ход оружие при малейшем подозрительном движении сенатора. Но тот и не помышлял об этом: оглушенный потрясающим разоблачением Кидда, дон Руфино с блуждающим взором тщетно ломал себе голову в поисках выхода из ужасного тупика, в котором он очутился. Наконец он решился. Глядя прямо в глаза бандиту, он заговорил:

— Ну что же, все это правда. Да, я подло убил и ограбил человека, который протянул мне руку помощи, вывел из нищеты и видел во мне скорее друга, чем слугу. Да, мое богатство досталось мне преступным путем, но оно все же мое! С его помощью я достиг высокого положения в обществе. Пусть не без плутовства и лжи, но я пробил себе дорогу, у меня есть звание сенатора и имя, имя! И теперь одна только смерть может вырвать у меня отказ от благ, добытых таким страшным путем. Ну вот я и сказал вам правду, открыл свои карты. Теперь ваша очередь играть со мной в открытую. Назначайте ваши условия! Если они будут приемлемыми, я не стану возражать; если чрезмерными, отвергну, какими бы последствиями ни грозил мне этот отказ. Я не соглашусь стать игрушкой в руках такого плута, как вы. Не такой я человек! Я не примирюсь с подобной участью и предпочту сам на себя донести. Но берегитесь! В своем падении я увлеку и вас за собой в бездну. Подумайте же хорошо, прежде чем ответить мне. Я предупреждаю вас со всей серьезностью: уговор, который будет заключен между нами, должен раз и навсегда исчерпать все отношения между нами. Даю вам десять минут на размышление!

Это ясное и решительное заявление привело Кидда в смущение: он понял, что имеет дело с одной из тех неукротимых натур, которые никогда не меняют раз принятого решения. Бандит ничего не выиграл бы, погубив дона Руфино, да это и не входило в его планы. Он хотел только напугать сенатора, и ему удалось это как нельзя лучше. Теперь этим людям, словно созданным для взаимного понимания, оставалось только разрешить вопрос о цене, а сделать это каждому хотелось как можно выгоднее для себя. Кидд готовился начать атаку.

Глава XXXV ПОЛЮБОВНАЯ СДЕЛКА

Дон Руфино сидел, прислонившись спиной к столу; склонив голову на правую руку и небрежно играя ножом из слоновой кости левой рукой, он терпеливо выжидал, когда заговорит его собеседник. Это подчеркнутое безразличие заставило призадуматься бродягу. Люди такого склада, как Кидд, инстинктивно остерегаются всего, что им кажется неестественным; бандит был невольно смущен этим равнодушием дона Руфино, за которым ему мерещилась какая-то скрытая ловушка. Наконец он резко прервал молчание:

— Прежде всего, дон Руфино, я должен сообщить вам еще об одной причине моего появления у вас.

— Я не очень настаиваю на этом, — безучастно отозвался сенатор. — Но, если вы считаете это нужным, действуйте, не стесняйтесь, я вас слушаю.

— Я полагаю, вы измените свое мнение, когда выслушаете меня, сеньор, и поймете, какую важную услугу я собираюсь вам оказать.

— Боже мой, все возможно, я не спорю, любезный сеньор! — не без иронии отвечал сенатор. — Но вы так усердно вмешиваетесь в мои дела, что мне весьма трудно разобраться во всех комбинациях вашего изобретательного ума, понять, какие из них продиктованы добрыми намерениями, а какие — враждебными.

— Сейчас вы сами поймете.

— Тем лучше. Говорите, прошу вас.

— Я могу сообщить вам, что судебный исполнитель дон Порфиадо Бурро прибыл в Квитовак.