Том 17. Твердая рука. Мексиканская месть

— Да, я… Но не теряйте времени, капитан, язычники следуют за мной по пятам! Я опередил их на какие-нибудь полчаса. Ничего далее не слушая, дон Маркос поспешно вышел.

— Откуда ты? — обратился дон Руфино к бандиту, как только они остались наедине.

От взора дона Руфино не ускользнул жест досады, невольно вырвавшийся у Кидда при виде сенатора, присутствие которого он сразу не заметил.

— А вам что до того? — сердито ответил Кидд.

— Мне надо знать.

— У каждого свои дела! — насмешливо произнес бандит.

— Опять задумал какое-нибудь предательство?

— Возможно! — с сардоническим смехом произнес бродяга.

— Может быть, против меня?

— Как знать!

— Ты будешь говорить?!

— Зачем говорить, раз вы сами догадались?

— Итак, ты затеваешь новую интригу против меня?

— Я принимаю меры предосторожности, только и всего.

— Негодяй! — крикнул сенатор.

— Не кричите, — презрительно пожал плечами Кидд. — Я не боюсь вас. Все равно вы не посмеете убить меня.

— А почему бы и нет?

— Хотя бы потому, что капитан не так уж расположен к вам, чтобы простить, если вы проделаете подобную штучку в его доме.

— В этом ты глубоко заблуждаешься, злодей. Сейчас я докажу тебе!

— Что вы сказали?! — произнес бродяга, тревожно озираясь и пятясь к выходу.

Но дон Руфино молниеносным движением уже схватил со стола один из пистолетов дона Маркоса, и, прежде чем Кидд успел выбежать из комнаты, раздался выстрел, и бандит упал на пол с простреленной грудью.

— Умри, разбойник! — крикнул сенатор, отшвырнув в сторону пистолет.

— Да, я умру, но буду отомщен, — прошептал бандит. — Хорошо сыграно, маэстро, но скоро наступит и ваш черед. Скорчившись в предсмертной судороге, бродяга испустил последний вздох. Но и мертвое, искаженное агонией лицо Кидда сохранило выражение дерзкого вызова, от которого невольно содрогнулся сенатор.

— Что случилось? — воскликнул полковник, поспешно входя в комнату.

— Ничего страшного, — равнодушно ответил дон Руфино. — В порыве гнева я прикончил этого негодяя.

— Vivo Dios! Вы прекрасно сделали; жаль только, что вы опередили меня: дело в том, что я получил сейчас доказательства его измены… Эй, кто там! Убрать отсюда эту падаль и выбросить ее на улицу! — крикнул полковник. Вбежавшие солдаты исполнили в точности это приказание.

— А что, индейцы, действительно, подходят? — поинтересовался сенатор.

— Видна уже пыль, поднятая их конницей. Нельзя терять ни минуты. Я могу рассчитывать на вас, сенатор?

— Вполне!

— В таком случае, идемте. Они вышли.

Кидд, действительно, со свойственным ему макиавеллизмом[79], подготовил новое предательство, первой жертвой которого стал он сам.

В городе царило смятение. Улицы были запружены спешившими на свои посты солдатами, бегущими куда-то в панике стариками и женщинами с детьми, пеонами, примчавшимися в крепость с искаженными от страха лицами; повсюду носился ошалелый скот, брошенный на произвол судьбы погонщиками, которые были призваны занять свои посты на укреплениях. А вдали в облаках пыли показалась уже лавина индейской конницы, катившейся к стенам крепости со скоростью вихря.

— Их много! — шепнул сенатор на ухо полковнику.

— Их слишком много, — ответил полковник. — Но тише! Не подавайте вида!

Прошло двадцать минут — двадцать минут невыразимо тревожной тишины, в продолжение которой защитники Квитовака могли наблюдать за противником и представить себе грозную опасность, надвигавшуюся на них. Да, это не бьм один из обычных партизанских индейских набегов на границу; на этот раз, говоря словами одного очевидца, «казалось, что индейское море вышло из своих берегов».

Индейцы мчались во весь опор. Большинство их были вооружены огнестрельным оружием. Они неслись с диким воинственным гиканьем, припав к лукам своих седел и вызывающе потрясая в воздухе копьями, луками и ружьями.

Подскакав к стенам укреплений, всадники взвихрились, потом, внезапно приподнявшись на стременах, осыпали мексиканцев градом пуль и стрел. Солдаты, не дрогнув, послали ответный залп; десятки заметавшихся по степи коней без седоков наглядно свидетельствовали о меткости их огня. К несчастью для мексиканцев, солнце уже садилось. Очевидно, индейцы, любители ночных атак, заранее приурочили свое появление к этому времени.

Полковник, предвидя, что ему придется, быть может, спасаться бегством, поставил в резерв отряд из полусотни самых смелых кавалеристов, приказав им ожидать его дальнейших распоряжений.

Между тем после первой отбитой атаки индейцы отступили за пределы ружейного выстрела и не возобновляли нападения. Только немногие из всадников, на самых горячих скакунах, носились врассыпную под стенами крепости, подбирая раненых и заарканивая коней. Полковник запретил стрелять по ним — не из чувства человеколюбия, конечно, а ради экономии боевых припасов, которыми гарнизон располагал в весьма ограниченном количестве.

Тем временем на землю спустилась темная, непроглядная ночь.

Индейцы не разжигали огней. Это обстоятельство крайне тревожило полковника. Прошло несколько часов, а индейцы все еще не начинали штурма.