Том 17. Твердая рука. Мексиканская месть

Но 25 ноября 1811 года, в тот день, когда начинается наш рассказ, повстанцы еще не были разбиты у Кальдероне. Более того, их первые шаги увенчались успехом. Со всех сторон к Идальго стекались индейские добровольцы; численность повстанческой армии — правда, плохо обученной военному строю, но зато воодушевленной энтузиазмом, — достигла уже внушительной цифры в 80 тысяч человек. Идальго стягивал все свои силы с явным намерением нанести противнику решающий удар и тем самым превратить это движение, ограниченное пределами двух провинций, во всеобщее восстание. Итак, 25 ноября 1811 года, в два часа пополудни, вдоль левого берега наполовину пересохшей речки мчался путник на кровном степном мустанге. Стояла гнетущая жара; одни лишь чахлые кусты прибрежного хлопчатника уцелели от палящего зноя. Густые клубы пыли окутывали всадника, который продолжал свой путь в глубокой задумчивости, не замечая унылого спокойствия окружающей пустыни. Истомленные жарой птицы скрылись в листве, смолк их гомон, и только сумасшедший стрекот кузнечиков, бесчисленными мириадами зудивших в траве, нарушал полуденное безмолвие. На вид этому путешественнику можно было дать лет двадцать пять. Несколько надменное выражение лица, хотя и не лишенного отпечатка добродушия и благожелательности, высокий рост и статная фигура, мягкие движения обличали в нем человека, привыкшего к почету и уважению со стороны окружающих. В наряде его не было ничего примечательного. Это был обычный дорожный костюм богатого мексиканца, и только по короткой шпаге в серебряных ножнах с эфесом редкостной работы — единственному, по-видимому, оружию, которое было при нем, — его можно было признать за дворянина. К тому же правильные черты его лица и цвет кожи, значительно более светлый, чем у креолов, не оставляли никакого сомнения в его испанском происхождении. Выехав на рассвете из Ариспы, этот всадник не останавливался в пути ни на минуту. Он был до того углублен в свои, по-видимому, мрачные и тягостные мысли, что не замечал даже удушливого зноя, от которого лицо его покрылось потом. Из этой глубокой задумчивости путника вывел его конь, остановившийся как вкопанный у крутого изгиба дороги, или, вернее, тропы, по которой он следовал. Человек вздрогнул; в его глазах появилось выражение скорби, близкой к отчаянию: он находился у подножия скалистого утеса, на вершине которого вздымалась к небу во всем своем величии асиенда дель Торо. Несколько минут путник не сводил своего затуманенного печалью взора с этого сурового сооружения, очевидно пробудившего в его душе дорогие воспоминания. Потом, подавив тяжелый вздох, невольно вырвавшийся из груди, он принял окончательное решение.

— Ничего не поделаешь, надо! — пробормотал он и, тронув коня, стал медленно взбираться по узкой горной дорожке, ведущей к воротам асиенды.

Тяжелая борьба чувств, происходившая, по-видимому, в душе молодого человека, отражалась на его подвижном лице; не раз его рука невольным, почти судорожным движением натягивала поводья, выдавая его намерение осадить коня и повернуть назад. Но воля брала верх, и ездок продолжал двигаться вперед, впиваясь пылающим взглядом в дорогу, словно опасаясь столкнуться где-нибудь на повороте тропы с человеком, встречи с которым он желал бы избежать. Но тропа на всем своем протяжении оставалась пустынной: ни одна живая душа не встретилась ему на всех ее изгибах. Наконец он добрался до асиенды. Ворота были открыты, подъемный мост спущен, но никто не вышел к нему навстречу, никто не сказал ему «добро пожаловать», хотя по всему было видно, что его здесь ожидали.

«Так оно и должно быть, — с горечью подумал он. — Нет, не как хозяин и даже не как гость возвращаюсь я в отчий дом, а как беглец, может быть, уже преданный проклятию!» Миновав подъемный мост, доски которого тяжело загудели под копытами его коня, он въехал в первый двор. И тут ни души, и тут никто не встретил его. Соскочив наземь, всадник вынужден был собственноручно привязать поводья коня к вбитому в стене кольцу.

— Тебе придется подождать меня здесь, мой верный Браво, — тихим, проникновенным голосом произнес он. — Ты ведь здесь тоже нежеланный гость. Потерпи! Должно быть, мы с тобой скоро пустимся в обратный путь. Благородное животное, казалось, поняло слова своего господина. Как будто разделяя его печаль, мустанг повернул к нему свою тонкую и умную голову и заржал тихо и жалобно. Ответив ему ласковым взглядом, приезжий быстрым и решительным шагом двинулся дальше и, миновав первый двор, вошел во второй, гораздо более обширный. В глубине его, на первой ступени величественной лестницы, ведущей в апартаменты владельца асиенды, застыли в неподвижных позах два человека. При виде их пришелец выпрямился и, придав своему лицу высокомерное выражение, быстро направился к ним.

Слуги, вытянувшись в струнку, не сводили с него глаз. Когда он приблизился к ним на расстояние нескольких шагов, они одинаковым автоматическим движением обнажили перед ним головы и отвесили ему по низкому поклону.