Том 17. Зимние перезвоны

От поселка до ее хижины день хода и пять минут лета. Высадив группу бурильщиков, вертолет поднимается. Рядом с Ерофеем и Николаем Николаевичем Савушкиным у окошка сидят бородачи-староверы — лыковская родня из Шории: Трефелей Панфилович Орлов и Анисим Никонович Тропин. Везут гостинцы — бидончики с маслом и медом. Летят с надеждой: уговорить «пустынницу» перебраться к родне. Это седьмая попытка единоверцев. На этот раз им кажется: должна согласиться, «ведь страшно подумать, как зимовала — на всю тайгу одна-одинешенька…»

Жива Агафья!

Староверы — Анисим Никонович Тропин и Трефелей Панфилович Орлов.

— Однако жива ли?

Лают собаки. Блеет коза. Но никто не сбегает к реке, где сел вертолет.

— Жива ли, Агафья?! — взывает взволнованный Трефелей.

— Жива, жива, слава Богу… — слышим знакомый голос.

Оказалось, от вертолетного шума сорвался с прикола козел, и Агафья его ловила.

Все тут как было. Кошка сидит на пороге избы. Коза с любопытством глядит на гостей. Собаки от радости аж катаются по земле…

Времени у нас немного. К вечеру вертолет третьим рейсом придет к геологам, и полагается быть наготове. Гостинцы ставим в угол, не распаковывая. Главное — поговорить. Агафья подробно рассказывает о прошлогоднем своем путешествии к Верхнему Енисею.

И наконец наступает момент разговора о главном. В который раз объясняем Агафье: самое разумное для нее — переселиться к единоверцам.

— Срубим тебе избу. Огород заведешь. Никто не будет мешать. Живи как хочешь. А тут пропадешь…

Призывая Бога в посредники, бородачи говорят горячо, убедительно.

— Я в седьмой раз у тебя. И, верно, последний. Старый стал. Трудно летать. Послушайся, не упрямься…

Агафья стоит у печки, помешивая тесто для хлеба. На лице упрямая полуулыбка.

— Да нет уж. На все нагляделась, наездилась…

Отказ переехать к родне, как и прежде, объясняется волей отца — «не велел», а также тем, что огороды в поселке «на ровном месте», что «там у вас бензопила».

И новый мотив: «Доктор сказал: я там умру от гриппа».

Старики сокрушенно переглядываются. Объясняют, какие опасности, начиная с простуды, стерегут одинокого человека тут в тайге, вдали от людей.

— А Марья Египетская, Павел Фивейский. Ему ворон хлеб и яблоки приносил. — Агафья в подробностях, с явным воодушевлением объясняет читанные жития «пустынников».

— Но там же было тепло! — в отчаянии говорит Трефелей. — А тут тайга, волки, медведи.

— Что Бог дасть…

На этом главная часть беседы закончилась. Заговорили о бродящем тут волке, о ткацком стане, занимающем половину избы, о ловушках для рыбы, о Пасхе и о посте… Следы волка Агафья обнаружила на лыжне, когда возвращалась из поселка геологов, — «видно, шел за мной из какого-то интереса, а может, просто легче было идти по лыжне». Ткацкий стан лежал разобранный и забытый у старой избы на горе.

Агафья перенесла источенные временем деревяшки, собрала, починила и уже три недели ткет «свойское одеяло» из козьей шерсти. Ловушек для рыбы сплетено три.

Такие заботы были зимой у «пустынницы».

На недостаток еды она не пожаловалась. На одиночество — тоже. Козы, собаки, куры и кошка тут значат больше, чем в любом другом месте.

— Живые твари. Говорю с ними. И часто думаю: понимают…

Вертолет появился раньше условленного времени. Прощались наскоро. Вместе с нами «пустынница» катилась под гору, путаясь в длиннополой своей одежонке. На взлете видели: спасаясь от вихря, обхватила ствол дерева…

В трудное время живем. В нашем житейском море обыденно нынче такое, что волосы дыбом встают. И все же житье Агафьи заслоняет каждодневные драмы — одна в тайге! Феноменальный случай — история, о которой рассказано восемь лет назад, продолжает нас волновать. Газеты печатают вести из «тупика», в последнее время особенно много. И кое о чем, мне кажется, нужно сегодня поразмышлять.

Читатели прислали мне более десяти вырезок из «Сельской жизни», «Труда», «Лесной промышленности», «Книжного обозрения», из районной газеты. Заголовки: «Агафья — таежная отшельница», «Агафья, невеста тайги», «Последняя из Лыковых», «У Агафьи на Еринате», «Прости, Агафья Карповна!». Прочел заметки.

Перечитал письма недоуменных читателей в «Комсомолку». И вполне понимаю недоумение. Чего только в этих заметках нет — изложение уже известного, повторение в разных газетах практически одного и того же текста, нелады с логикой, кликушество с причитаниями, пристрастное толкование фактов, есть даже мысли о «семейном подряде». Автор у этой «Агафьиады» один — Лев Степанович Черепанов, именующий себя «писателем, руководителем группы научной общественности». (В нескольких случаях заметки не подписаны Черепановым, но указано: писалось с его слов.)

Можно было махнуть рукой — мало ли что нынче пишется и печатается. Но заметки затрагивают людей, которых я хорошо знаю, несколько раз упоминается мое имя, и на несколько вопросов из писем читателей важно ответить.

Первое. Смерть трех младших Лыковых. Это кульминационный момент таежной драмы.