Том 18. Избранные письма 1842-1881

4) Император Франц — прелесть, но князь Андрей немного слишком affect'e. Впрочем, он и так хорош. Ежели вам под карандашом не попадет лучше выражения, то не портите это^*.

5) На мосту — все очень хорошо, кроме Денисова (вперед прошу извинить, ежели я вру), но он саблю держит очень нехорошо и уж это наверное, что сидит дурно, и ноги согнуты и длинны — колени назад, нога вытянута, почти уперта в стремя и ж… подобрана^*.

6) Тушин и артиллеристы очень хороши, хотя я Тушина и воображал молодым, но у вас прекрасно выражена в нем почтенная комичность. Багратион совсем не хорош. Черты должны быть грубее гораздо, потом не шапка, а картуз со смушками — это исторический костюм. Бурка всегда носится на боку — так что прореха над правым плечом. Посадка его, как грузина, должна быть непринужденная — немножко на боку с неупертыми в стремена ногами. Лошадь попроще и поспокойнее. Впрочем, это последнее о лошади я не знаю; но то, что я говорю о нем, на этом я настаиваю^*.

7) Костер — прелесть все три фигуры^*.

Рукопись переписывается для вас, часть, равная почти той, которая напечатана, — и на днях вам пришлю. Так как, вероятно, теперь вы рисуете на дереве, то вы не будете иметь задержки нисколько.

Гравирование картинки урока математики превосходно^*, остальные хуже.

На все ваши предположения о времени печатания и месте я совершенно согласен. Только мне кажется, не мешало бы выпустить раньше.

Прощайте, дружески жму руки вам и вашей жене, которой прошу передать поцелуй от моей.

Весь ваш гр. Л. Толстой.

28 февраля.

202. П. И. Бартеневу

1867 г. Марта 31. Ясная Поляна.

Уважаемый Петр Иванович!

Посылаю вам письмо Павла к моему деду Николаю Сергеевичу Волховскому^*, которое давно у меня валяется. Пожалуй, оно для вас будет иметь какой-нибудь интерес.

Статью для «Архива» я непременно напишу, но не теперь^*. Теперь я ничего не могу делать, кроме окончания моего романа. Но за намерение мое, или просто за то, что вы любезный человек, сделайте мне одолжение. Напишите мне, ежели это не составит для вас большого труда, материалы для истории Павла-императора. Не стесняйтесь тем, что вы не все знаете. Я ничего не знаю, кроме того, что есть в «Архиве». Но то, что есть в «Архиве», привело меня в восторг^*. Я нашел своего исторического героя. И ежели бы бог дал жизни, досуга и сил, я бы попробовал написать его историю^*. Желаю вам всего лучшего.

Сотрудник ваш гр. Л. Толстой.

31 марта.

Письмо Павла не посылаю, потому что на нем печать очень толста, а на днях пришлю с людьми, которые едут в Москву.

203. А. А. Фету

1867 г. Июня 28. Ясная Поляна.

Ежели бы я вам писал, милый друг Афанасий Афанасьич, всякий раз, как я о вас думаю, то вы бы получали от меня по два письма в день. А всего не выскажешь и кроме того — то лень, а то слишком занят, как теперь. На днях я приехал из Москвы^* и предпринял строгое лечение под руководством Захарьина, и главное, печатаю роман в типографии Риса, готовлю и посылаю рукопись и корректуры, и должен так день за день под страхом штрафа и несвоевременного выхода. Это и приятно, и тяжело, как вы знаете.

О «Дыме» я вам писать хотел давно и, разумеется, то самое, что вы мне пишете. От этого-то мы и любим друг друга, что одинаково думаем умом сердца, как вы называете. (Еще за это письмо вам спасибо большое. Ум ума и ум сердца — это мне многое объяснило.) Я про «Дым» думаю то, что сила поэзии лежит в любви — направление этой силы зависит от характера. Без силы любви нет поэзии; ложно направленная сила, — неприятный, слабый характер поэта претит. В «Дыме» нет ни к чему почти любви и нет почти поэзии. Есть любовь только к прелюбодеянию легкому и игривому, и потому поэзия этой повести противна. Вы видите, — это то же, что вы пишете^*. Я боюсь только высказывать это мнение, потому что я не могу трезво смотреть на автора, личность которого не люблю, но, кажется, мое впечатление общее всем. Еще один кончил. Желаю и надеюсь, что никогда не придет мой черед. И о вас то же думаю. Я от вас все жду, как от 20-летнего поэта, и не верю, чтобы вы кончили. Я свежее и сильнее вас не знаю человека. Поток ваш все течет, давая тоже известное количество ведер воды — силы. Колесо, на которое он падал, сломалось, расстроилось, принято прочь, но поток все течет, и, ежели он ушел в землю, он где-нибудь опять выйдет и завертит другие колеса. Ради бога, не думайте, чтобы я вам это говорил потому, что долг платежом красен и что мне всегда говорите подбадривающие вещи, — нет, я всегда и об одном вас так думаю. Хотел еще писать, но приехали гости и помешали. Прощайте, обнимаю вас, милый друг, целую руку Марьи Петровны и прошу за меня пожать руку Борисову, у которого надеюсь быть осенью. Я адресую в Мценск, потому что вы там на выборах^*.

Мне так хочется, нужно вас видеть, что я бы приехал к вам, ежели бы было возможно. Благодетель, голубчик, приезжайте ко мне на денек.

Л. Толстой.

28 июня.