Том 18. Избранные письма 1842-1881

Как мне ни досаден Соловьев, я не желаю, чтобы вы писали о нем. Решительно не стоит того^*. Ваше суждение, что он выводит à priori то, что узнал à posteriori, совершенно верно. Я тоже наводил справки о Софии^*. Она изображалась в древней русской иконописи женщиной, воздевающей руки к небу, молящейся.

Ваш всей душой Л. Толстой.

16 марта.

335. A. A. Фету

1878 г. Марта 24...25. Ясная Поляна.

Не сердитесь на меня, дорогой Афанасий Афанасьевич, за то, что давно не писал. Виноват. А вы, добрый человек, не покидаете меня, зная, что мне нужно знать, что вы существуете в Будановке. Я на прошлой неделе был, после 17 лет, в Петербурге для покупки у генерала Бистрома самарской земли.

Им там весело и все очень просто, так за что же нам сердиться? Что они выпивают кровь из России и это так надобно, а то бы мы с жиру бесились, а у них все это дижерируется^* очень легко. Так что и за это нам обижаться не следует, но за то, что они глупы — это бы еще ничего — но, несмотря на чистоту одежды, низменны до скотообразности, это мне было ужасно тяжело в мое пребывание там.

Это оттуда Фета просят написать стихи на смерть двигателя^*. Ваш генерал хорош^*, но я там видел пару генералов — орловских, так жутко делается, точно между двух путей стоишь, и товарные поезды проходят. И чтобы перенестись в душу этих генералов, я должен вспоминать редкие в моей жизни пьянства, или [время] самого первого детства. Летом — весною, надеюсь, увидимся и в Ясной, надеюсь, и в Будановке, а пока обнимаю вас.

Ваш Л. Толстой.

336. В. В. Стасову

1878 г. Апреля 6. Ясная Поляна.

Очень вам благодарен, Владимир Васильевич, и за письмо Фотия^*, и за фельетон^*, и за ваше письмо. Фельетон ваш хоть немного поправил то дело, что я не успел быть на выставке, — дал мне понятие о ней, но тем более жалко, что не видал картин Мясоедова и Савицкого^*. Содержание этих картин для меня интересно; но обоих художников этих я помню по их произведениям, и у обоих, мне кажется, один недостаток холодности, ничего им особенно не хочется сказать. Ваше суждение о Репине^* я вполне разделяю; но он, кажется, не выбрался еще на дорогу, а жару в нем больше всех.

Обо мне, что вы пишете, по правде сказать, мне было неприятно^*. Оставьте меня в покое. Я не люблю, когда говорят обо мне, не потому, что я не тщеславен, а потому, что я знаю за собой эту слабость и стараюсь от нее исправиться.

Копия с записки Николая, о которой вы пишете^*, была бы для меня драгоценностью, и не могу вам выразить мою благодарность за это.

Моя поездка в Петербург оставила мне больше сожалений, чем хороших впечатлений, — и то, что я не видал Крамского, Григоровича, и то, что с вами не успел поговорить о многих и многих вещах, между прочим о музыке, о которой я уже давно мечтаю расспросить именно вас.

Еще просьба к вам: как адрес Тургенева? Пожалуйста, напишите мне.

Ваш Л. Толстой.

6 апреля 78.

337. Н. Н. Страхову

1878 г. Апреля 6? Ясная Поляна.

Я очень бы горд был тем, что вы передо мной конфузитесь за то, что мало работаете^*, если бы я сам работал, но празднее меня невозможно проводить время. Я читаю, и то немного — глаза начинают болеть, и ничего не пишу.

Отчего напрягаться?^* Отчего вы сказали такое слово? Я очень хорошо знаю это чувство — даже теперь последнее время его испытываю: все как будто готово для того, чтобы писать — исполнять свою земную обязанность, а недостает толчка веры в себя, в важность дела, недостает энергии заблуждения, земной стихийной энергии, которую выдумать нельзя. И нельзя начинать. Если станешь напрягаться, то будешь не естествен, не правдив, а этого нам с вами нельзя.

Однако по правде вам сказать — вы правы, говоря, что вам следует молчать, потому что вы не видите настоящей дороги^*. Но я удивляюсь, как вы ее не видите. Когда я думаю о вас, взвешиваю вас по вашим писаньям и разговорам, я по известному мне вашему направлению и скорости и силе всегда предполагаю, что вы уже очень далеко ушли туда, куда вы идете; но почти всегда при свиданиях с вами и по письмам (некоторым), к удивлению, нахожу вас на том же месте. Тут есть какая-нибудь ошибка. И я жду и надеюсь, что вы исправите ее, и я потеряю вас из вида — так далеко вы уйдете. С другой стороны то же самое: в молодости мы видим людей, притворяющихся, что они знают. И мы начинаем притворяться, что мы знаем, и как будто находимся в согласии с людьми и не замечаем того большего и большего несогласия с самими собою, которое при этом испытываем. Приходит время (и оно для вас уже пришло с тех пор, как я вас зазнал), что дороже всего согласие с самим собою. Ежели вы установите, откинув смело все людское притворство знания, из которого злейшее — наука, это согласие с самим собой, вы будете знать дорогу. И я удивляюсь, что вы можете не знать ее.