Том 18. Лорд Долиш и другие

— Что случилось? — озабоченно спросил я. — Вижу, вы хромаете.

Она издала резкий звук, напоминающий боевой клич западноафриканской дикой кошки.

— Захромаешь, если тебя ударят мячом!

— Что!

— То. Я остановилась, чтобы завязать шнурок, и вдруг в меня буквально врезался мяч.

— Господи! Где же?

— Неважно.

— Я имею в виду, где это случилось?

— Там, на поле.

— Перед восемнадцатой лункой?

— Не знаю, как это у вас называется.

— Игрок только что нанес удар?

— Он стоял на каком-то клочке травы.

— Что он сказал, подбежав к вам?

— Он не подбегал. Ну, подбежит — не обрадуется! Дайте мне две минуты, чтобы прилепить арнику и попудрить нос, и я готова, клянусь священным крокодилом. Я жду. Я покажу этому несчастному микробу!

Услышав знакомое слово, я вздрогнул.

— В вас попал Эрнест Плинлемон?

— Да. Подождите, пока я его увижу!

Она захромала в направлении клуба, а я поспешил к лунке предупредить Эрнеста, что его крови жаждет женщина, чей укус может оказаться смертельным.

Сейчас тут все иначе, а тогда восемнадцатая лунка была прямо под террасой. Человеку умелому ничего не стоило загнать в нее мяч с двух ударов. Подходя, я увидел Плинлемона и его партнера, в котором узнал известного недотепу. Эрнест помогал ему извлечь мяч из зарослей. Собственный его мяч синел на склоне, ярдах в восьмидесяти от газона. Я посмотрел на него с уважением. По словам Клариссы, он летел быстро, когда ударился об нее. Если бы не этот злосчастный случай, он находился бы по меньшей мере на пятьдесят ярдов дальше. Замечательный удар.

Управившись с недотепой, Эрнест пошел к своему мячу. Подошел туда и я. Он растерянно заморгал и я с удивлением увидел, что очки исчезли.

— А, это вы, — сказал он. — Сперва я вас не узнал. Разбил очки у пятнадцатой и неважно вижу.

Я пощелкал языком, выражая сочувствие.

— Значит, вышли из игры?

— Вышел? — вскричал он. — Да вы что! Мне даже лучше, могу сосредоточиться. Знаю, что мяча не увижу, и доверяюсь судьбе. Медаль — моя.

— Да?

— Несомненно. Сейчас я беседовал с Бассеттом, и он сказал, что Перкинс уложился в семьдесят пять ударов. За мной никого нет, а я сделал семьдесят один, так что выйдет семьдесят два, в крайнем случае — семьдесят четыре. Если бы не овца, мне бы вообще оставался один удар. Из-за нее я потерял по меньшей мере пятьдесят ярдов.

— Эрнест… — начал я.

— Та-акой удар, и вдруг — овца! Стоит на среднем газоне. Надо было подождать, но я ждать не люблю. В общем, я решился и, кажется, угодил в нее. Если бы не она, мяч бы пролетел милю! Но это неважно. Ну, сделаю три удара.

Я подумал, стоит ли предупреждать его. Кларисса сказала «две минуты», но вряд ли ей понадобится меньше десяти. Он может успеть. И я промолчал, следя за тем, как он делает прекрасный удар вверх клюшкой с железной головкой.

— Куда он полетел? — спросил Эрнест.

— Вперед, — ответил я. — Но не к самому флажку.

— На каком расстоянии от флажка?

— Футах в пятнадцати.

— Ну, это легко, — сказал Эрнест. — Это мне раз плюнуть.

Я тактично промолчал, но несколько растерялся. Мне не нравилась его нагловатая уверенность. Конечно, вера в себя необходима игроку, но о ней не говорят, не облекают ее в слово. Боги нашей игры карают хвастунов.

Газон был непростой, какой-то волнистый. Иногда к концу матча мне казалось, что он вздымается и опадает, словно море на сцене. Эрнест ударил хорошо, но не очень. Он не учел бугорка, из-за которого мяч остановился в полутора метрах от лунки.

Однако уверенность не поколебалась.

— Сейчас мы его загоним, — сказал Эрнест.

Партнер, подошедший к нам, увидел выражение моего лица и поджал губы. Он, как и я, не верил, что из этой бравады выйдет что-то путное.

Эрнест Плинлемон нацелился на мяч. Линия была четкой, дело оставалось за силой. Увы, ее не так уж много к концу нелегкого матча. Сперва мне показалось, что близок счастливый конец. Мяч направился прямо к лунке, и я уже ждал веселого звяканья, но что-то застопорилось. Два фута… один… шесть дюймов… три дюйма… два… Я затаил дыхание.

Докатится? Сможет ли?

Нет! Меньше чем за дюйм до лунки он поколебался и встал. Эрнест толкнул его, но было поздно. Он сыграл вничью, и ему предстояли все муки еще одного, решающего раунда.

В такие минуты глупый человек говорит «Не повезло» или что-нибудь столь же банальное. Но мы с партнером, старые игроки, знали, что лучше всего молчать. Обменявшись взглядами, выражавшими жалость и боль, мы заметили, что Эрнест ведет себя довольно странно.

Зная его кротость и сдержанность, я удивился искаженному гневом лицу. Что там, я был поражен. Глаза горели, жилы на лбу вздулись. Я ждал, что он скажет, и вот он спросил:

— Где овца?

— Какая овца? — не понял партнер.

— Такая. В которую он врезался. — Глаза его стали вращаться. — В жизни не делал такого удара! Был бы рядом с флажком, если бы не овца.

— По-моему, это была не овца, — сказал партнер. — Больше похожа на мисс Фитч.

— На мисс Фитч?!

Я вздрогнул. Недавние треволнения выбили у меня из головы, что я хотел предупредить его. Что ж, предупредим сейчас. Кларисса может выйти с минуты на минуту, изрыгая пламя.