Том 18. Рим

И он вполголоса поведал Пьеру историю прелата. Нани родился в Венеции, в разорившейся дворянской семье, в числе его предков были национальные герои; получив начальное образование у иезуитов, он приехал в Рим изучать философию и теологию в здешней коллегии, которой также ведали иезуиты. Двадцати трех лет он получил сан священника и сразу же последовал за нунцием в Баварию в качестве его личного секретаря; оттуда он в роли аудитора нунциатуры был направлен в Брюссель, затем в Париж, где прожил пять лет. Все, казалось, сулило Нани удачную дипломатическую карьеру: блистательные первые шаги, живость ума, широта взглядов и чрезвычайная осведомленность; но тут он был внезапно отозван в Рим, где почти тотчас же его назначили асессором Священной канцелярии. Поговаривали, будто это было сделано по личному настоянию папы, который, хорошо зная Нани и желая иметь в Священной канцелярии своего человека, вернул его в Рим, заявив, что он принесет здесь больше пользы, нежели в любой нунциатуре. Будучи уже римским прелатом и письмоводителем Ватикана, Нани стал не так давно каноником собора св. Петра и ждал, что его вот-вот сделают кардиналом, когда папа отыщет другого асессора, который придется ему более по душе.

— О, монсеньер Нани человек выдающийся! — продолжал Нарцисс. — Он превосходно знает современную Европу и к тому же весьма благочестивый священник, искренне верующий, совершенно преданный церкви, причем вера его — это твердая вера дальновидного политика, и она, правду сказать, отличается от той ограниченной и сумрачной богословской веры, какую исповедуют во Франции! Потому-то вам и будет поначалу трудно разобраться в здешних людях и обстоятельствах. Бога они оставляют в алтаре, а сами правят его именем, убежденные, что католицизм — это власть божия, осуществляемая людьми, единственно совершенная и вечная, а все, что сверх того, есть ложь и социальная опасность. В то время как у нас продолжаются религиозные распри и мы яростно спорим о существовании бога, они и не помышляют о том, что существование его может быть поставлено под сомнение, ибо полагают, что сами ниспосланы богом, дабы управлять людьми; они одержимы своей ролью посланников божиих, которых нельзя лишить власти, ибо они, дескать, используют эту власть на благо человечества, пуская в ход все силы ума, всю энергию, дабы остаться признанными властителями народов. Представьте себе, что человек, подобный монсеньеру Нани, помогавший делать мировую политику, десять лет пребывает в Риме, выполняя самые щепетильные поручения и принимая участие в самых разнообразных и важных делах. Он продолжает видеться с представителями всей Европы, которые толкутся здесь, он все знает, ко всему прилагает руку. И при всем том он образец скромности, необычайно сдержан и любезен, хотя не исключено, что своей легкой походкой он устремляется за папской тиарой, венцом честолюбия.

«Еще один претендент на папский престол!» — подумал Пьер, взволнованно прислушиваясь к словам Нарцисса; портрет Нани, нарисованный молодым атташе, пробудил его любопытство и вызвал в нем какое-то смутное беспокойство, словно в улыбке розовощекого прелата таилась некая угроза. Впрочем, Пьеру было не совсем ясно, о чем толкует его собеседник, и он опять впал в то состояние растерянности, какое овладело им по приезде, когда он очутился в новой, неожиданной обстановке, где все не соответствовало его предположениям.

Но тут монсеньер Нани заметил молодых людей и подошел к ним, сердечно протягивая руку.

— А, господин аббат, рад видеть вас снова, не спрашиваю, как вам спалось, потому что в Риме всегда хорошо спится… Добрый день, господин Абер, как ваше здоровье? В последний раз мы с вами встретились перед скульптурой святой Терезы работы Бернини; вы были от нее в таком восторге… Но, я вижу, вы знакомы? Прекрасно. Господин аббат, рекомендую вам господина Абера как страстного почитателя нашего города, он поводит вас по красивейшим местам.

Затем Нани так же сердечно стал расспрашивать о встрече аббата с кардиналом. Он внимательно выслушал его рассказ, то покачивая головой, то подавляя тонкую усмешку. Суровый прием, оказанный Пьеру кардиналом и убедивший его, что на помощь Бокканера рассчитывать совершенно не приходится, ничуть не удивил прелата, словно он этого ждал. Но при имени Сангвинетти, который побывал здесь утром и сообщил о чрезвычайных осложнениях с книгой, прелат как бы на минуту забылся и с неожиданной живостью заговорил: