Том 19. Тяжелые времена. Рассказы и очерки (1850-1859)

Мало того — он столь упорно и рьяно хвалился этой своей удачей, что она получила широкую огласку, и находились люди, не упускавшие случая упомянуть о сем. В чванстве Баундерби была одна особенно зловредная черта: он не только славословил самого себя, он побуждал других петь ему хвалу. Он распространял вокруг себя заразу духовного клакерства. На банкетах в Кокстауне тот или иной заезжий гость, весьма скромный и сдержанный в любом другом месте, вдруг вскакивал и начинал неистово превозносить Баундерби. Послушать ораторов, — чего только Баундерби не олицетворял: и королевский герб, и британский флаг, и хартию вольностей[18], и Джона Булля[19], и хабеас корпус[20], и билль о правах[21], и «дом англичанина — его крепость», и «церковь и государство»[22] и «боже, храни королеву». И каждый раз (а без этого дело не обходилось ни разу) как красноречивый гость уснащал свой спич цитатой:

Презренно счастие вельможей и князей![23]
Их миг один творит и миг уничтожает, —

присутствующие усматривали в этом намек на миссис Спарсит.

— Мистер Баундерби, — заметила миссис Спарсит, — вы нынче против обыкновения завтракаете без аппетита, сэр.

— Да вот, сударыня, — ответствовал он, — из головы нейдет причуда Тома Грэдграйнда. — Фамильярное «Том» он произнес нарочито развязным тоном, словно хотел показать, что и за миллион не согласится назвать своего друга Томасом. — Выдумал тоже — взять на воспитание эту циркачку.

— Девочка ждет и не знает, что ей делать, — сказала миссис Спарсит, — идти ли прямо в школу, или сначала явиться в Каменный Приют.

— Пусть ждет, — отвечал Баундерби, — я и сам еще не знаю. Вероятно, Том Грэдграйнд скоро пожалует сюда. Ежели он захочет, чтобы она побыла здесь еще день-другой, она, разумеется, может остаться.

— Разумеется, мистер Баундерби, ежели таково ваше желание.

— Я сам вчера вечером предложил, чтобы она переночевала у нас. Может быть, он еще одумается и не станет сводить эту девчонку с Луизой.

— Вот оно что! Какой вы заботливый, мистер Баундерби!

Миссис Спарсит поднесла чашку ко рту, слегка раздув ноздри кориолановского носа[24] и сдвинув черные брови.

— Я лично убежден, что киске такое знакомство не сулит ничего хорошего.

— Вы имеете в виду мисс Грэдграйнд, мистер Баундерби?

— Да, сударыня, я имею в виду Луизу.

— Поскольку вы, без предварительных разъяснений, упомянули о «киске», — сказала миссис Спарсит, — а дело касается двух девочек, то я не знала, к какой из них относится это наименование.

— К Луизе, — повторил мистер Баундерби. — К Луизе.

— Вы прямо как родной отец для Луизы, сэр. — Миссис Спарсит отхлебнула чаю, и когда она, сдвинув брови, склонила лицо с классическим носом над дымящейся чашкой, казалось, что она колдовством вызывает богов преисподней.

— Ежели бы вы сказали, что я как родной отец для Тома, — не для моего друга Тома Грэдграйнда, конечно, а для брата Луизы, — это было бы верней. Я хочу взять его в свою контору. Будет у меня под крылышком.

— Вот как? А не слишком ли он молод, сэр? — Когда миссис Спарсит, обращаясь к мистеру Баундерби, прибавляла словечко «сэр», то делала это лишь из вежливости, что скорее служило к вящей ее чести, нежели возвеличивало его.

— Так ведь я не сейчас возьму его. Сначала ему вобьют в голову всякие науки, — отвечал Баундерби. — В них-то, уж будьте покойны, недостатка не будет! Вот подивился бы мальчишка, ежели бы знал, как мало учености вмешалось в моей башке, когда мне было столько лет, сколько ему сейчас. — Кстати, но всей вероятности, Том отлично это знал, ибо далеко не в первый раз Баундерби делал такое заявление. — Но просто поразительно, как трудно мне подчас разговаривать с кем-нибудь на равной ноге. Взять хотя бы к примеру мой нынешний разговор с вами о циркачах! Ну что вы можете о них знать? В ту пору, когда кувыркаться в уличной грязи на потеху публике было бы для меня сущим благодеянием, счастливым лотерейным билетом, вы сидели в Итальянской опере. Вы, сударыня, выходили из театра в белом шелковом платье, вся в драгоценных каменьях, блистая пышным великолепием, а мне не на что было купить пакли, чтобы посветить вам[25].

— Разумеется, сэр, — отвечала миссис Спарсит со скорбным достоинством, — Итальянская опера была мне знакома с весьма раннего возраста.

— И мне, сударыня, и мне, — сказал Баундерби, — но только с оборотной стороны. Можете мне поверить — жестковато было спать на мостовой под колоннадой Итальянской оперы. Такие люди, как вы, сударыня, которые с детства привыкли нежиться на пуховых перинах, и понятия не имеют, каково это — улечься спать на камни мостовой. Это надо самому испробовать. Нет, нет, — какой смысл говорить с вами о циркачах. С вами надо беседовать о приезжих балеринах, о лондонском Вест-Энде, о Мэйфэре[26], о лордах, знатных леди и членах парламента.