Том 19. Тяжелые времена. Рассказы и очерки (1850-1859)

Этот третий сделал вид, будто меня не знает, а Фарш сказал: "Джентльмены, это мой старый друг". Норманди поглядел в монокль и говорит: "Рад вас видеть, Мэгсмен", — только я этому не поверил. Для мистера Фарша, чтобы ему удобней сидеть за столом, было сделано возвышение (наподобие трона Георга Четвертого у меня на афише), но по всему было видно, что он там не король. Всем заправляли его приятели. Одеты они были прямо как картинки. А вина — разливанное море, всяких сортов. Я ни одной бутылки не обидел; сперва отведал каждого порознь (чтоб было чем похвастать), потом смешал все вместе, а дальше уж стал смешивать по два. В общем, приятно провел вечер, хотя немного хватил лишнее. Наконец вижу, что пора и честь знать. Встаю и говорю:

— Мистер Фарш, даже лучшим друзьям приходит пора расставаться. Премного вам благодарен за щедрое угощение. Позвольте выпить за ваше здоровье красненького и распрощаться.

Мистер Фарш говорит:

— Вынь-ка меня из кресла, Мэгсмен, и снеси по лестнице — я тебя провожу.

Я сперва и слышать не хотел, но он заладил свое; ну, я его поднял с трона. От него сильно пахло мадерой; мне все казалось, пока я его нес по лестнице, точно я несу полную бутыль с вином, а пробка на бутыли нельзя сказать чтобы красивая и очень уж велика.

Поставил я его внизу на коврик, а он меня не отпускает. Вцепился мне в воротник и шепчет:

— Мэгсмен, плохо мне живется.

— Чем же плохо, мистер Фарш?

— Они меня обижают. Никакой благодарности не вижу. Не закажу вдоволь шампанского — сажают меня на камин. Не даю денег — запирают в буфет.

— А вы бы прогнали их, мистер Фарш.

— Нельзя. Я с ними вместе вращаюсь в Обществе. Что скажет Общество?

— А вы бы выбрались из Общества, — говорю.

— Не могу. Тебе этого не понять. Раз уж попал в Общество, обратно хода нет.

— Тогда, не во гнев вам будь сказано, мистер Фарш, — говорю я и качаю головой, — нечего вам было и попадать туда.

Тут и мистер Фарш закачал своей умной головой и даже хлопнул по ней несколько раз, да с такой злостью, какой я от него не ждал. Потом говорит:

— Ты хороший малый, но этого тебе не понять. Спокойной ночи, Мэгсмен, ступай. Сейчас маленький человечек три раза обойдет зрителей и удалится за занавес. — А потом помню только, как он на карачках полез по ступенькам, в полном беспамятстве. Они ему и трезвому были бы слишком круты, но он непременно хотел сам.

Немного спустя прочел я в газете, что мистера Фарша представили ко двору. Так и было напечатано: "Все, конечно, помнят (я заметил, газеты всегда уверяют, что все помнят такое, чего никто не помнит) мистера Фарша, миниатюрного джентльмена, который привлек общее внимание своей блестящей удачей в последней Государственной Лотерее". Ну, говорю я себе, вот она жизнь! Ведь все у него так и вышло, как на афише. Удивил-таки Георга Четвертого!

(По такому случаю я заказал новую афишу: он держит в руке мешок золота и подает его Георгу Четвертому, а сам в парике, при шпаге, в туфлях с пряжками — все как положено — и Важная Дама в Страусовых Перьях тут же в него влюбляется.)

Тут я как раз снял дом, про который вы спрашиваете, мистер… не имею чести знать имени… и больше года показывал в нем "Забавы и развлечения Мэгсмена" — когда одно, когда другое, но все афиши были у меня выставлены постоянно. И вот однажды, когда публика уже разошлась — да и публики-то было мало, дождь лил как из ведра, — я курил трубочку в задней комнате, наверху, а со мной был Безрукий. Я его ангажировал на месяц, да только сборов он не делал. Вдруг слышу — стучат с улицы. "Кто бы это мог быть?" — спрашиваю Безрукого. А он потирает лоб ногой и отвечает: "Понятия не имею, мистер Мэгсмен". И верно: ни о чем он не имел понятия, — очень скучный был человек.

А на улице все стучат. Пришлось отложить трубку, взять свечу и спуститься открыть дверь. Выглянул — никого. Только чувствую, кто-то прошмыгнул у меня между ног — и прямо в дом. Да ведь это мистер Фарш!

— Мэгсмен, — говорит он мне, — возьмешь меня на прежних условиях? Если по рукам, так и скажи. Я, конечно, ничего не понял, но отвечаю:

— По рукам, сэр.

— Значит, по рукам, решено и подписано, — говорит он. — Поужинать у тебя найдется?

А я еще помнил, какие игристые заграничные вина распивал тогда у него на Пэлл-Мэлл; и мне, конечно, стыдно предлагать ему холодные соеиски и джин с водой. Но он и тому и другому оказал честь. Вместо стола мы ему поставили стул, а сел он на скамеечку, как бывало прежде. Но только я все еще никак не пойму, в чем дело.

А он сперва управился с сосисками (говяжьи, и думаю, что там было не меньше двух фунтов с четвертью), и тогда только его мудрость проступила наружу, все равно как испарина.

— Мэгсмен, — говорит, — погляди на меня. Перед тобой человек, который побывал в Обществе, а теперь оттуда выбыл.

— Вот оно что! Выбыли! Как же вам удалось, сэр?

— Расторговался! — говорит он. И до чего же мудро при этом смотрит!