Том 19. Тяжелые времена. Рассказы и очерки (1850-1859)

В это время кресло, к моему облегчению, скрылось в темноте. Некоторое время мы молча шагали рядом по песку. Но вот мистер Слинктон снова заговорил, и в его голосе все еще звучало волнение, вызванное нездоровьем его племянницы.

— Вы еще долго здесь проживете, мистер Сэмсон?

— Да нет. Я уезжаю сегодня в ночь.

— Так скоро? Впрочем, дела постоянно требуют вашего присутствия. Люди, подобные мистеру Сэмсону, так нужны другим, что им приходится отказывать себе в отдыхе и развлечениях.

— Может, и так, — сказал я. — Во всяком случае, я уезжаю.

— В Лондон?

— В Лондон.

— Я тоже буду там вскоре после вас.

Это я знал не хуже его. Но не сказал ему, что знаю. Не сказал и о том, какое оружие я взял с собой для самозащиты и теперь, шагая рядом с ним, сжимаю правой рукой у себя в кармане. Не сказал также, почему, когда стемнело, я старался идти подальше от воды.

Мы ушли с берега, а дальше нам было не по пути. Мы пожелали друг другу спокойной ночи и уже расстались, как вдруг он вернулся и сказал:

— Мистер Сэмсон. позвольте спросить вас кое о чем. Бедный Мелтем, о котором мы когда-то говорили… он еще жив?

— Когда я в последний раз слышал о нем, он был жив; но он такой болезненный человек, что долго не протянет и уж, во всяком случае, не сможет приняться за свои прежние занятия.

— Ах! Ах! — проговорил мистер Слинктон с глубоким чувством. — Грустно! Грустно! Мир — это могила!

И он пошел своей дорогой.

Не его вина, если мир на самом деле не могила; но я не сказал ему этого, так же как не рассказал обо всем том, что описал выше. Он пошел своей дорогой, а я своей, и притом очень поспешно. Это случилось, как я уже сказал, либо в конце сентября, либо в начале октября. В следующий, и последний, раз я увидел его в конце ноября.

V

Я твердо договорился с одним знакомым, что приду позавтракать у него в Тэмпле. Утро было холодное, дул резкий северо-восточный ветер, талый снег, перемешанный с грязью, лежал на улицах толстым слоем. Я не смог достать экипаж и вскоре промок до колен; но я все равно отправился бы в Тэмпл, даже если бы мне пришлось окунуться в эту слякоть по самую шею.

Человек, пригласивший меня, жил в Тэмпле, на верхнем этаже углового дома с видом на реку. На двери в его квартиру была надпись: "Мистер Беквит". На противоположной двери на той же площадке: "Мистер Юлиус Слинктон". Двери обеих квартир были отворены настежь, и все, что говорилось в одной, было слышно в другой.

Я еще ни разу не был здесь. Квартира производила гнетущее впечатление мрачная, душная, тесная: мебель, некогда хорошая и еще не ветхая, вся выцвела и загрязнилась; в комнатах царил ужасающий беспорядок; все было пропитано сильным запахом опиума, спирта и табака; каминная решетка, щипцы, совок и кочерга были сплошь покрыты безобразными пятнами ржавчины, а на диване перед камином в той комнате, где был приготовлен завтрак, лежал хозяин дома, мистер Беквит, с виду — горчайший пьяница, уже очень далеко продвинувшийся на своем позорном пути к смерти.

— Слинктон еще не пришел, — сказал этот жалкий человек, с трудом поднявшись на ноги при виде меня. — Я позову его… Эй, Юлий Цезарь! Приходи, выпьем!

Хрипло выкрикивая эти слова, он, как безумный, стучал кочергой о щипцы, — должно быть, он всегда вызывал своего собутыльника таким способом.

Сквозь этот шум из квартиры напротив послышался голос мистера Слинктона, и вот он сам вошел в комнату. Он не ожидал, что будет иметь удовольствие встретиться со мной. Мне не раз приходилось видеть, как иных ловкачей припирают к стене, но я в жизни не видывал, чтобы человек так испугался, как испугался он, когда глаза его встретились с моими.

— Юлий Цезарь! — заорал Беквит и, пошатываясь, стал между нами. Мистер Сэмсон, Юлий — мой закадычный друг. Юлий угощает меня спиртным утром, в полдень и вечером. Юлий — настоящий благодетель. Юлий вышвыривал чай и кофе в окошко, когда они у меня еще водились. Юлий выливает воду из всех кувшинов и наполняет их спиртными напитками. Юлий заводит меня, как игрушку, и толкает вперед… Вари жженку, Юлий!

Ржавая, покрытая накипью кастрюля стояла на куче золы (очевидно, зола накапливалась здесь много недель), а Беквит вертелся, пошатываясь, между нами и, рискуя попасть головою в огонь, наконец вытащил кастрюлю и стал совать ее в руки Слинктону.

— Вари жженку, Юлий Цезарь! Ну же! Делай свое всегдашнее дело. Вари жженку!

Он так яростно размахивал кастрюлей, что я опасался, как бы он не раскроил ею голову Слинктону. Поэтому я протянул руку, чтобы остановить его. Шатаясь, он отошел к дивану, повалился на него, задыхаясь и дрожа в своем рваном халате, и налитыми кровью глазами уставился на нас обоих. Я заметил, что на столе не было никаких напитков, кроме коньяка, и никакой еды, кроме соленых селедок и горячего, сильно наперченного тушеного мяса с тошнотворным запахом.