Франкфуртский парламент, который вследствие собственной медлительности и глупости утратил положение самого могущественного собрания, которое когда-либо существовало в Германии, и опустился до состояния крайнего бессилия ставшего к этому времени очевидным для всех правительств, даже для назначенного им самим имперского правительства, а также и для него самого, не зная, что делать, растерянно стоял между собравшими свои вооруженные силы правительствами и восставшим народом, требовавшим имперской конституции. Еще можно было все спасти, если бы только парламент и вожди южногерманского движения имели мужество и решительность. Довольно было бы постановления парламента о призыве баденской и пфальцской армий во Франкфурт на защиту Собрания. Таким постановлением Собрание сразу вновь завоевало бы доверие народа. С уверенностью можно было бы тогда ожидать присоединения гессен-дармштадтской армии, присоединения Вюртемберга и Баварии к движению; мелкие государства средней Германии были бы также втянуты в дело; Пруссии было бы достаточно дела у себя дома, а Россия перед лицом такого мощного движения в Германии была бы вынуждена вернуть в Польшу часть войск, успешно подвизавшихся позднее в Венгрии. Таким образом, во Франкфурте могла быть спасена Венгрия, а с другой стороны, вполне вероятно, что перед лицом победоносно развивающейся в Германии революции взрыв, ожидавшийся со дня на день в Париже, не свелся бы к поражению радикального мещанства без боя, как это случилось 13 июня 1849 года.
Шансы были максимально благоприятными. Совет призвать для защиты баденские и пфальцские войска был подан всеми нами [Слова «всеми нами» добавлены Энгельсом в издании 1886 года.
Вместо того, чтобы действовать, парламент снова решил говорить, как будто он до этого уже не говорил слишком много, и на этот раз — посредством «Воззвания к немецкому народу». Была образована комиссия, которая внесла два проекта, из которых проект большинства был составлен Уландом. Оба проекта были бледны, вялы и немощны и выражали только беспомощность, малодушие и нечистую совесть самого Собрания. Поставленные 26 мая на обсуждение, они дали нашему Вольфу повод раз навсегда высказать свое мнение господам парламентариям. Стенографическая запись этой речи гласит:
«Господа! Я записался в число ораторов, выступающих против составленного большинством и оглашенного здесь воззвания к народу, потому что считаю его совершенно несоответствующим настоящему положению, потому что нахожу его слишком слабым, пригодным разве в качестве статьи для ежедневных газет партии, составившей это воззвание, но не как обращение к немецкому народу. Так как только что было оглашено еще и другое воззвание, то я мимоходом замечу, что против него я высказался бы еще резче по причинам, на которых не считаю нужным здесь останавливаться. (Голос из центра: Почему же нет?) Я говорю только о воззвании большинства; в самом деле, оно составлено так умеренно, что даже г-н Бусс немного мог сказать против него, а это, конечно, худшая рекомендация для воззвания. Нет, господа, если вы хотите вообще иметь еще хоть какое-нибудь влияние на народ, вы должны говорить с ним не так, как вы говорите в воззвании; не о законности должны вы говорить, не о законной почве и т. п., а о незаконности, — так, как говорят правительства, как говорят
Председатель Рэ: «Я считаю, что г-н Вольф преступил и нарушил все грани дозволенного. Он не может называть пред этим Собранием эрцгерцога — имперского правителя предателем народа, и я должен поэтому призвать его к порядку».