Том 2

Насладившись вдоволь форелями и пуляркой и запив их великолепным жюрансонским вином, которое заказал доктор Шимадзу, оба друга, как это часто бывает после совместной вкусной еды, направили разговор в сторону философских умозрений. Они стали сравнивать западные нравы с восточными. Увлеченный интересной беседой, аббат, правда, в очень общих чертах, рассказал японцу необычайный случай фиктивного брака между дочерью и любовником матери. Совет дальневосточного ученого представлялся ему весьма ценным в этом деле. И действительно, первые же слова японского врача напомнили викарию Сен-Никола дю Шардоннэ бессмертные слова Паскаля:

«То, что по эту сторону Пиренеев — истина, по другую сторону — заблуждение».

Малаккский пролив в мире идей составляет еще более резкую границу, чем высоты Маладетта.

— Совершенно очевидно, — согласился сначала Шимадзу, — что любовное соперничество между матерью и дочерью совершенно недопустимо. Меня оно возмущает, может быть, еще больше, чем вас. Мне оно представляется чем-то абсолютно несовместимым с элементарными законами, которые правят человечеством. Но очень возможно, что мы с вами совсем различно понимаем содержание этих законов… Не мы с вами понимаем их различно, господин аббат, вы да я, а вся ваша западная цивилизация и наша восточная.

— Мне кажется, что всякая цивилизация, достойная этого названия, должна одинаково осуждать бессовестность и вероломство матери, естественной покровительницы своих детей, которая обдуманно и сознательно губит дочь в угоду собственной страсти, подло злоупотребляя доверием ребенка.

— Относительно этого можно сказать весьма много… — ответил японец, снова улыбаясь на свой восточный лад. — Но я скажу только одно: в обществе, сохранившем разумную иерархию, отец и мать должны обладать неограниченной властью над своими детьми. Разумеется, очень грустно, если родители злоупотребляют этой властью, вместо того, чтобы пользоваться ею для их собственного блага. Но дети не должны судить своих родителей — разобраться в том, где кончается разумное пользование властью и где начинается злоупотребление ею. Старинная китайская этика на этот счет чрезвычайно строга. Как азиат я больше всего возмущен тем, как смеет дочь соперничать в любви с матерью. И прежде всего я осуждаю не мать, а дочь.

— Но в данном случае, — возразил несколько озадаченный аббат Мюр, — дочь ни в чем ровно не виновата. Вся эта ужасная ситуация создана исключительно матерью.

— Без сомнения, — сказал доктор Шимадзу, — но мать имеет все права, а дочь никаких. Она должна только повиноваться беспрекословно.

— Повиноваться! — повторил священник с глазами, широко раскрытыми от удивления. — О, Боже! Как может эта бедняжка повиноваться? Что ей делать, этому несчастному ребенку?

— Ничего! Покориться. О такой покорности повествует ваш катехизис. Вообще в вашем катехизисе много замечательных вещей, господин аббат, и я могу под ними расписаться обеими руками, — и притом вещей совершенно азиатских.

— Позвольте, позвольте! — воскликнул аббат Мюр, не желая сдаваться. — Либо я плохо объяснил вам, в чем здесь дело, либо я плохо понимаю вас. Ведь не хотите же вы утверждать, что несчастная девушка должна согласиться на требования своей матери?

— Дело совсем не в ее согласии. Она должна была молчать и оставаться в неведении. Ведь мать ничего ей не сказала, не правда ли?

— По общему убеждению, в этом-то и заключается ее наибольшая вина.