Том 2

– Дашенька, – говорю однажды, – давай квартиры поменяем или сбежим на край света. Тухнет во мне личность человеческая, словно баранина на плохом мясокомбинате. Спаси…

В ответ слышу одно и то же:

– Мать для меня, какая бы она ни была, – дело святое.

Вот также некоторые люди к партии нашей загнившей

относятся и в жертву ей приносят задарма совесть свою, радость жизни, здоровье и силы жизни. Что из этого получается, видим на примере поголовного морального разложения всего советского народа, за редкими исключениями в виде верующих и малюток из детсадиков…

В общем, я слепо люблю жену свою, а жена крутолобо любит и уважает маменьку. Полный заколдованный круг, хоть вешайся.

Думаете, не снимали меня с веревки?… Снимали. Я и оставил неприятное занятие самоубийством. От него шея стала у меня дергаться и язык вываливаться. К тому же помер наш человек на почте, который жалобы в ЦК проглядывал, и на рынок комиссия вдруг завалилась неожиданно.

– Вот, – говорят Океичу, – мясник ваш Кучков мало того, что обвешивает покупателей с особенной наглостью и коварством, но он еще и язык им показывает в последнее время.

Океич же отвечает, что, наоборот, покупатели затравили меня за принципиальность в выборе мяса до самоубийства, и теперь я, как вынутый из петли, язык вываливаю и нуждаюсь во внимании треугольника и всего народа.

Ну, угостили ревизию, упаковали как следует и отправили в Москву, а на меня через день было совершено покушение, как на царского в свое время министра Столыпина. В деле имеется протокол милиции, «скорой помощи» и пороховой экспертизы.

Залажу я в свою «Волгу-24», нажимаю сцепление, и… Вспоминать страшно… Треск, вонь, грохот, искры из глаз, скелет на части разлетается… тьма и мрак.

Оживаю в оживаловке больничной. В нос что-то капает. Даша надо мною склонилась и Океич. Этот змей первым делом на ухо мне шепчет:

– Болтаешь много в бреду… медсестер и врачей подкупать приходится… держи язык-то свой за зубами… всем нам могилу роешь… Держись… на пенсию теперь тебя отправим по ранению… тридцать тыщ собрали… понял?…

– Кто взорвал меня? – спрашиваю у жены и Океича.

– Комсомолец один с химфака. В которого ты почку свиную кинул под Седьмое ноября, прямо в нос попал, и топором пригрозил… Поймали его. Судить будем. Под расстрел пойдет за террор против члена партии и труженика торговой сети. Председатель отделения Союза писателей обязался за прокурора речугу сочинить. Больших денег процесс этот будет стоить, но мы должны постоять за себя – и постоим. Не то всем нам – крышка от разных Робин Гудов хреновых выйдет… Закуси язык даже в бреду. Понял? О’кей?

Если бы не Даша плачущая, выдернул бы я капельницу из носа своего к чертовой матери и поставил бы точку в конце постылой такой биографии. Ладно, думаю, буду жить ради нее… Ради Даши.

Выжил, как видите. Остался после взрыва калекой первой группы с трясущейся правой рукой и покривлением позвоночника. Язык во рту не помещается…

Потом теща создала для меня невыносимые условия проживания, хотя остался я богатым человеком. Заставила под угрозой развода стать осведомителем при домоуправлении, чтобы не шататься с дружками без дела по пивнушкам. Я и осведомлял представителя КГБ о настроениях рабочего класса и обывателей. Они там какой-то доклад для Брежнева печатали особый в связи с событиями в Польше, где в любой момент могли подорвать ворюг из компартии и Совета министров, как меня в «Волге-24».

Скажу честно: видеть я больше тещу не мог органически. Это правильно определил мой первый следователь Фиш-ман. Душевный был человек и везучий, не то что я. Теща у него, как знаете, подохла, и он уехал в Израиль, не докончив моего дела. А если бы не уехал, то неизвестно, как все повернулось бы…

Одним словом, запил я горькую. Теща же в это время сводила мою Дашу то с одним тузом из области, то с другим. Пришлось поломать ребра председателю колхоза «Красный трубач» Морозову.

Дали мне год за хулиганство. Отсидел. Даша на свидания ко мне приходила. Но в лагере было тяжело. Люди узнали во мне мясника бывшего и осведомителя-сексота.

Бить не били, но пакостей много подстроили за год. То керосина подольют в продуктовую передачку, то в сапоги сходят ночью по малой и большой нужде, то в баланду хвост крысиный бросят. Так что намаялся я с лихвой.

Освободившись, естественно, начал устраивать Даше скандалы на почве ревности и тещи, которая выгоняла меня с милицией из дому. Я вынужден был ночевать у отца, который давно порвал со мной, как с подлецом, все отношения. Но ночевать пускал. Отец все же…

В общем, психика моя приняла окончательное решение после того, как Даша отказалась разменяться с матерью, предав, наконец, любовь к мужу ради слепой привязанности к старой ведьме. Решение я принял справедливое: убить сначалу жену, потом главную виновницу нашего несчастья Полежаеву, бывшую директоршу тира в парке культуры, и последнюю пулю пустить лично себе в сердце.

Если бы я был трезвый, то все было бы в порядке. А так я, вернувшись домой, пошумел, бросал жене обвинения – поводов хватало для ревности, а остальное рассказывать нечего.