Том 2

Это – очередное крушение всех надежд… Оказывается, все вожди, топчущиеся на Вершине Власти, облокотясь на полированный красный мрамор, одеты только наполовину… на верхнюю половину. Снизу ничего нет. Никакого намека на трикотажные кальсоны с выпертыми спереди, как у лошадей сзади, мослами, ни ситцевых безликих трусов – ни-че-го… дожили… вот до чего доводит партию осквернение завещания Ленина… Но ладно еще раздетость и босоногость. Ноги не мерзнут, потому что Вершина кое-как обогревается системой демократически централизованного отопления. Водяная жидкость гонится при этом снизу вверх от вечно живого, покоящегося в основании Вершины Ильича с целью дальнейшего подогрева кремлевских сирот. Ноги-то у всех вождей – вовсе и не ноги, а дикие копыта, покрытые грязновато-жидковатой сивой, гнедой, буланой, пегой и прочими щетинами. Только у Сталина… поставившего, понимаете, себя над партией и народом… нагуталиненные копытища донизу прикрыты густыми, как у породистых битюгов, чубами щетинищи… Но, что особенно удивительно, бабки-то у всех вождей разные… У брюхатого Кагановича – кривовато-тонюсенькие, словно у рахитичной антилопы. У Берии – тоже, но с какими-то грязными наростами. А вот у кащеистого Суслова – опухшие, слоновьи тумбы. Аккуратные в общем-то мослы лишь у жопоморды Маленкова и у лаптя кромешного Никиты… очень странно. Только у Сталина мослы перебинтованы, как у лошади, принимавшей парады в предыстории…

У Л.З. обрывается сердце, когда он замечает вдруг поверх своих непедикюренных копыт какое-то подобие лошадиных тапочек, но синюшно-беловатого цвета… что это?… что это?… почему?…

От ужаса белых тапочек отвлекает бурная, продолжительная эрекция, происходящая у вождей за бруствером Вершины… вот до чего доводит преступное умаление целей Госконтроля…

Девушки парят вокруг вождей, словно весенние птички вокруг полуголых древесных исполинов, осыпают лепестками цветов. Щебечут все ту же песню.

Л.З. простирает благодарные руки к Верочкам… слюнки текут – так охота похлопать крепенькие попки, остерегаясь при этом травмы пальцев рук от лопастей пропеллерчи-ков… понакрывать горячими чашами ладоней умо… умо… я вас умоляю… четыре с ума сводящих коленки… украдкой… как бывало в кино и в поезде… посадить на минуточку… я вас умоляю… на сучок… о фурии счастья… они уже стремят полет своих крыл…

И тут снова заходит с правого фланга усатая падаль… скудный жмых ипподромов… бздилогонная помпа… заходит и начинает оттеснять Л.З. к краю… к краю… теперь уже не до половухи…

Л.З. истерично и судорожно сопротивляется… крик, как назло, застыл у него в глотке… вша колется черными усами… в каждой волосятине – звонкий напряг стальной стрелы… это – два разящих пучка часовых стрелок. Эх, дедушка, что за невеликодушное мщение?… остается пара шажков до разверстой пропасти, дышащей, словно буденная мразь на зимнем фронте хамским перегаром… взопревшей, заиндевелой сбруей… портянками мертвецов… кислой все той же капустой… тюремным моргом…

А эти поганые бляди, это пионерское говно, которое Л.З. спас от коммунального советского прозябания, которое вспоил и раскормил… дал в руки тайну смертин… озолотил, злоупотребляя, понимаете… они уже трутся ляжками о портупею Первой конной… стоит ли после этого состоять в партии?…

Л.З. пошатывает. Он отчаянно пытается сохранить необходимое равновесие. Но скользят копыта, обутые в белые тапочки, подтыкивает усатая падла пучками часовых стрелок… эх, дедушка, ты-то умел прощать… начинает кружиться голова… дайте руку, дешевки позорные… протяните же руки… Мехлис дал вам, понимаете, все… вы имели…

Он падает на колени. Успевает крепко обнять правую слоновью тумбу Суслова. Прижимается щекой к красножелтым, сукровичным образованиям застарелой экземы, кишащей беленькими червячками и облепленной воронено-оружейными мухами. Суслов заходится злобным чахоточным кашлем, харкает в лицо, дергает тумбой, пытаясь освободиться от жидовской твари, так и тянущей за собой в пропасть. Но у Л.З. хватка мертвая. Он, собрав последние силы, подтягивается повыше, заносит обе ноги на край парапета. Их успело прихватить адскою стужей… Дешевки парят над ним, хохочут, что-то выкрикивают… заметишь там мамину брошь – кинь наверх… Левка, тебе же не трудно… там должна быть папина золотая челюсть и орден «Знак Почета»… кинь наверх… ах, блядье… ах, блядье… это вы мне, который…

Л.З. удается поймать взгляд Сталина. И взглядом же вопросить… за что?… почему я, а не Каганович?… не конструктор Гуревич?… не шпана Утесов и диктор Левитан?… почему?…

Каганович бьет своим копытом по рукам Л.З., ликвидируя мертвую хватку. Л.З. разжимает объятия, но перехватывает ногами, тоже вмертвую, жеребцовые, крепкие, нетерпеливо поигрывающие конечности Хрущева и Маленкова – левую первого, правую второго, – и так вот висит вниз головой, чувствуя, что теперь уже – пиздец, и, принимая это как неизбежность, но испытывая, как это ни странно, перед окончательным низвержением некоторый интерес к внешнему виду бездны и к склонам, давненько исчезнувшим из поля зрения…