Настя. Не пугай меня, дяденька! Нас здесь два года пугали. Мы — обвыкшие.
Узоров
Настя. Запросто — Настасья.
Узоров. И меня запросто — Митя.
Настя. Такое имя вам к лицу. Идите, не задерживайтесь.
Саня. Мы — скифы, это точно… голодные, дикие, проклятые небом. Степное небо. Боже мой, как болит душа. Заснуть не могу.
Корчагин. Вот, Александра Африкановна, я все дела и обделал. Бригадой этой командует знакомый человек, Афанасий Дронов. Он даст повозку до станции, и ночью мы — на фронте. Но фронт теперь меняется, как тень грозы, летучей степной грозы с бураном.
Саня. Я думала, что лишь в бреду вы говорите так высокопарно, а вы — всегда.
Корчагин. Интеллигент… согласен. И вот сейчас я думаю интеллигентски, какое безразличие заключено в понятии судьбы. Мне врач говорил, что вы спасли меня в госпитале от смерти. Мы вместе восемь дней едем на фронт, пили из одной кружки, делили ломоть хлеба. И через несколько часов мы потонем в этом степном пространстве, быть может, навсегда. Я не хочу вам делать сентиментальных очерков, но как тут ни храбрись, а это грустно. Зачем вы едете на фронт?
Саня. А вы?
Корчагин. Обо мне что говорить. Я должен, вот и все.
Саня. И я должна… и для меня это слово означает что-то очень серьезное. Может быть, и более серьезное… Нервозность. Вы не один раз спросили… Это мучительно. Хорошо, я отвечу. Я ищу отца…
Корчагин. Отца? Здесь? В боях?
Саня. О боже… опять отвечать?
Корчагин. Простите, ничего больше спрашивать не стану. Успокойтесь, Саня. Давайте говорить о чем-нибудь другом.
Саня. То-то и страшно, что ни о чем другом говорить не нужно. А говорить не хочется, и молчать невыносимо. Как я устала, как я ничтожно несчастна.
Корчагин. Нельзя так… каждый человек велик… вот они… каждый из них велик.
Саня. Они — да. Они но крайней мере знают, что делают. А я — нет. Они хотят выковать новый мир. А я ни старого, ни нового не хочу… ничего не хочу.
Корчагин. Это какой-то надрыв… это пройдет.
Саня. Милый человек, вы святой, идеалист, романтик, вы тянетесь ко мне, я вижу. И, может быть, вы тянетесь оттого, что чувствуете, как бы я хотела ответить вам с той же детской нежностью, с какой вы тянетесь ко мне… Какая длинная фраза. А сейчас надо говорить кратко, ясно, честно. В общем, вот что… проводите меня до большака, и распростимся. Вот все, что я могу сказать вам ясно.
Корчагин. Саня, мне начинает казаться, что вы со своей совестью не в ладах.
Саня. Вот-вот… скажите, чтоб меня свели в Чека… ей-богу, это лучше всего.
Корчагин. Зачем вы это говорите. Ведь видно, что у вас глубокое несчастье.
Саня. Простите меня, милый мой.
Корчагин. Саня, так невозможно.
Саня. Наверно, невозможно. Проводите… все равно…
Настя
Аккуратный какой, вежливый. Отрубят голову казаки такому, не вернется с войны. Ох, парень, ну тебя с твоими прибаутками.
Узоров. Сделать что-нибудь?
Настя. А что?
Узоров. Не знаю.
Настя. Что помогать — не знаешь, а пристаешь.
Узоров. Я без задней мысли.
Настя. А передняя мысль у тебя какая?
Узоров. С тобой побеседовать хочу.
Настя. На всякое хотенье имей терпенье.
Узоров. Да ведь война, барышня. Нынче здесь, завтра там.
Настя. Барышни в Самаре каблучками стучат, а мы — люди рабочие.
Узоров. Барышни не по каблукам, а по возрасту. А также и по виду.
Настя. Видать, ты много видов видел.
Узоров. И ты, дорогая, не в лесу выросла!
Настя. Мы на речке живем!
Узоров. А мы в городе.
Настя. Что ж, у тебя в городе супруга есть? Молоденькая? Как звать?
Узоров. В городе поздно женятся, Настасья.
Настя. Все вы за воротами неженатые.
Узоров. Зря обижаешь. Лгать не люблю.
Настя. Ты вежливый.
Узоров. А ты очень хорошая.
Настя. Ох, парень, не крути ты мне голову. И смотришь ты на меня — от солдат совестно. Уйди, отдохни, спать ложись.
Узоров. А ситчик, я смотрю, на тебе наш.
Настя. Почему это он ваш?
Узоров. На нашей фабрике делали. Может быть, мать моя или сестра ткала.
Настя. Значит, ты фабричный?
Узоров. Фабричный.