Том 2. Брат океана. Живая вода

На другой день всех позвали в деревню Надпорожную, десятский, как и раньше, обежал по домам, постучал клюшкой по наличникам: «Эй, на сход!»

«Вот там и начнется оно, главное», — подумала Мариша, девочку оставила с отцом и пошла. В Надпорожной на сходе были все свои местные люди, из приезжих — один уполномоченный от правительства, и никого больше не ждали.

Уполномоченный назвал всех гражданами и поздравил с наступившей революцией и свободой, потом рассказал, за что свергли царя, и собрался уезжать.

— А дальше что будет? — спросила Мариша.

— Жить будем, жить, красавица. По-новому, свободно, счастливо, — и уехал.

Вот если бы Василий приехал, какое бы это было счастье! Но Василий не являлся, и писем давно не было. Какое тут счастье! Мариша не видела счастья и вокруг себя, у других. Свобода и революция не коснулись жизни, шла она по-прежнему: когда началась навигация, пароходы вышли с прежними хозяевами и капитанами, война не останавливалась, забирали одинаково восемнадцатилетних и сорокапятилетних бородачей, немало было такого — воевали вместе отец и два-три сына. Веньямин снова ходил в город, добивался места у штурвала, и снова отказали. А Павел стал еще выше: кроме старшего лоцмана, еще и контролером от речного надзора на двести верст реки.

С новой грустью и болью вспоминала Мариша Василия: терпел ссылку, тюрьму… Неужели за эту хилую, бесполезную революцию? Чтобы Павел повысился, Веньямин вот так… без руки и без дела? Обо всем хотелось рассказать Василию, упрекнуть и утешить: свой ведь, родной.

Наконец пришло письмо, не с человеком, а почтой, открыто. Василий благополучно добрался до Москвы и собирался жить там долго. Остановился он у сироток Ильи Тихоныча Гвоздикова, сам Тихоныч был сослан по одному делу с Василием, в другое только место, и умер там от чахотки. Она была у него давно, а в ссылке пошла быстрее, за один год убила человека. И дальше: идет революция, свергают царя. Потом — другими чернилами, очевидно, в другой день: «…стрельба, целые бои. Свергли… Музыка. Весь народ на улицах. Чужие люди целуются от радости. Я как в тумане, от счастья не могу спать. Даже стыдно, что такое счастье переживаю один, без тебя…»

Считал он революцию не окончательной, а только началом новых больших событий и ради этих событий просил Маришу потерпеть, пожить одной. Ему самому выехать к ней нельзя, и ее вызвать пока рано.

Озираясь на местную жизнь, Мариша стала думать примиренно: «Было бы ему хорошо, а я проживу как-нибудь и здесь. Что поделаешь: земли много, а революция одна на всех, на далеких ее и не хватило». Но Мариша все же сходила к Веньямину — и его утешить, и хоть немножко оправдать Василия:

— Революция разойдется еще. Мы ведь далеко живем, пока шла к нам, и ослабла.

Веньямин несколько раз перечел письмо, выпрямился, посветлел.

— То-то, гляжу, гляжу… революция, свобода, а дыханья никакого нету. Хоть в воду. Пожалуй, мы еще будем у штурвала. Будем, сестренка!

— Как же иначе?

— Иначе… — Веньямин протянул единственную руку: — По-дай-те, Христа ради…

Бережно спрятала Мариша письмо за кофточку, на грудь.

До того как попасть к ней, письмо обошло немало рук, по сгибам сквозили дыры. Первым читал его Павел, получил, как старший лоцман, вместе с казенной почтой еще по снегу, потом читал письмо волостной временный уполномоченный, дальше — городской. Этот велел запечатать поаккуратней и отправить Марише, а самое ее умно и осторожно допросить, что значит «начало новых больших событий».

Павел от письма чуть не заболел, такая была досада: приди оно месяцем раньше, ненавистная сестрица прогулялась бы в Туруханск вместо сбежавшего дружка.

Маришу вызвал волостной уполномоченный: слышал, на руках старик отец и грудной младенец. Трудно жить, можно похлопотать, помогут: теперь революция, равенство и братство. Потом: кто отец у малютки, где он?

— Прохожий один, — сказала Мариша. — Прошел мимо, куда — не знаю. Бродяжка.

Дня через три уполномоченный приехал сам, поглядеть Маришины достатки. И опять: малютка сироткой живет… отца не видно.

— Нагуляла… — с сердцем сказала Мариша.

— К чему такие слова, красавица? Нехорошо.

— Скорей отстанут, — и ушла.

Через несколько дней уполномоченный приехал снова, уже не заикнулся о достатках, не вспомнил и малютку, а — сразу: от кого получила недавно письмо? Просит немедленно представить его.

— От своего бродяжки. Бросила в печку. Стану читать от такого: меня вот наградил, а сам шатается.

— Где сейчас твой бродяжка?

— Известно, под кустом где-нибудь.

Уполномоченный начал пугать: бродяжка — опасный человек, не доволен революцией. Мариша должна рассказать все, что знает про него, не то будет ей плохо, придется сидеть в тюрьме, пока не поймают бродяжку.

— Ничего я не знаю, посидела под кустом, насидела себе вечные слезы. Вот и все.

Когда уполномоченный уехал, Мариша сказала отцу:

— Давай, батюшка, поскорей двинемся к Егору вольно, пока не услали силой.