Том 2. Черемыш, брат героя. Великое противостояние

– Не знаю, Сима, друг, как дальше делать… Тут Москва близко. Шестьдесят километров еще. С нами нельзя, понимаешь… Как можно с нами? Нас – на фронт. Ну как тебя туда можно?

– Амед…

– Зачем так говоришь? Нельзя никак. Я тебя прошу… Ты поезжай в Москву…

В это время раздалась громкая команда, и все бойцы кинулись к лошадям, которых держали коноводы.

– Прощай, Сима, друг! Будем еще видеть друг друга. Будем, Сима! Помни: друг будешь, товарищ на всю жизнь. Я верно говорю. Будем? Да?

– Да, да! Будем! – закричала я. – Ты пиши. Ты знаешь мой адрес.

– По ко-о-ням!.. По ко-о-ням!.. – разноголосо запели там и здесь вдоль путей.

И Амед взлетел на коня, словно не с земли, а откуда-то с ветра принесло его на кожаное легкое седло. Дюльдяль, почуяв всадника-хозяина, горделиво вскинул красивую голову, раздул ноздри, прядая ушами, легонько осаживаясь на длинные и тонкие задние ноги. Но Амед с внезапно затвердевшим лицом вернул коня на место, выровняв строй.

И опять раздалась команда, и застучали копыта по сухой осенней земле. В последний раз оглянулся и кивнул мне, блеснув глазами из-под косматой шапки, Амед.

Глава 20 Хоть ползком, да домой!

Я осталась одна на станции. Рука у меня медленно отходила после крепкого, до боли, прощального пожатия друга.

Надо было добираться до Москвы.

Долго я бродила по станции и просилась в вагоны проходивших поездов. Нет, здесь, под Москвой, люди были строги. Меня нигде не пускали. В двух местах меня обозвали мешочницей. В санитарном поезде объяснили, что я могу занести заразу. Воинские эшелоны с автоматчиками, с часовыми в тулупах, с винтовками были недоступны – к ним и близко не подпускали никого.

Я совсем отчаялась и не знала, что делать.

Быстро стемнело. Вечер спустился холодный. Пошел дождь. Я промокла, устала. Но тут подошел какой-то дальний пассажирский поезд. Он был переполнен. Патруль с фонариками обошел состав, сгоняя безбилетных пассажиров, висевших на всех подножках и поручнях. Кругом стоял страшный шум и крик. Поезд прогудел, двинулся, и я, незаметно проскользнув в темноте, повисла на площадке заднего вагона. Немолодая проводница хотела согнать меня, но, осветив мое лицо фонарем, почему-то смягчилась. Должно быть, вид у меня был очень несчастный.

– Ну куда ты, куда тебя несет? Куда вы все только едете! Носит вас… – начала выговаривать мне проводница.

– Товарищ проводница, гражданочка, тетенька, – умоляла я, – я с воинского эшелона отстала! Мне в Москву. Там у меня отец с матерью. Вы только не сгоняйте!

– Что же это творится такое! – ворчала проводница. – Эвакуируют вас, везут, везут, а они обратно шнырь-шнырь! Уж не маленькая… Знаем мы, с какого воинского эшелона. Ох ты господи, ведь не пустят же в Москву без пропуска! С вокзала же зацапают и обратно пошлют.

– Как же мне быть?

– Ну, уж я тебе тут не советчица для таких делов. Ехала бы себе, куда везут. Нет ведь, надо им непременно в Москву вертаться! Без них тут делов мало!

– Тетенька, вы только не сгоняйте! Я доеду, а уж там как-нибудь…

– Кто тебя сгоняет? Езжай, раз уж залезла. Только все равно тебя на вокзале заберут… Ох, дети через эту войну мучаются, сил нет!

В Москву поезд пришел ночью. Выгружались в полной темноте. Но я узнала: это был Казанский вокзал, тот самый, с которого мы три недели назад уезжали с ребятами. Меня толкали в потемках, я оказалась в толпе. Меня стукали узлами по голове, били чемоданами по ногам. Потом толпа понесла меня куда-то. Блеснул в глаза свет. Я зажмурилась. Пахнуло накуренным теплом. Меня притиснуло к косяку, два раза повернуло, стукнуло о какой-то каменный выступ; я почувствовала, что вокруг стало свободнее, я открыла глаза. Я стояла в большой толпе среди огромного, плохо освещенного помещения, похожего на зал в суровом замке. Высоко-высоко над головой выгибался тяжелый свод, опирающийся на массивные стены. Зал весь до потолка гудел ровно, несмолкаемо.

Толпа медленно двигалась к середине зала. Я тоже пошла туда со всеми и увидела барьер, сделанный из тяжелых, нагроможденных друг на друга скамеек. Они перегораживали зал. Только в середине был оставлен узкий проход, и там стояли военные. У этого места толпа сгрудилась. Здесь посреди зала, гудящего вокруг тысячами голосов, создалась сосредоточенная, словно чем-то огороженная тишина.

Тут проверяли пропуска. Без этого пропуска в Москву с вокзала не выпускали.

– Спокойнее, граждане, давайте порядок, – негромко говорил командир. – Документы приготовьте заранее. Предъявляйте пропуска.

И, оттирая меня в сторону, шли счастливцы, держа в руке паспорта и подняв развернутые пропуска. А у меня было с собой только ученическое удостоверение.

Я увидела высокого, симпатичного и уже немолодого моряка. Он не спеша подвигался в толпе к барьеру.

У меня мелькнула мысль.

– Товарищ моряк, – сказала я, – я вас очень прошу, скажите, что вы со мной… Ну, то есть что я с вами…

– Я бы с удовольствием, моя милая юная гражданочка, но у меня пропуск только на себя. Вряд ли что выйдет.

– Ничего, вы попробуйте. Они вам поверят. У вас очень вид авторитетный.