Том 2. Дни и ночи. Рассказы. Пьесы

Первый красноармеец. Сейчас, товарищ майор. (Уходит.)

Васин. Седьмая и, кажется, последняя.

Входит Панин.

Панин. Александр Васильевич, куда вы ранены?

Васин. Кто это?

Панин. Панин.

Васин. Седьмая, и, кажется, последняя. Как там, товарищ Панин?

Панин. Немцы, видимо, ждали. Их много. Были готовы и встречают.

Васин. Это хорошо. Хорошо, что встречают. Очень хорошо, что встречают…

Пауза.

А от капитана никого нет?

Панин. Пока нет. Что прикажете делать, товарищ майор?

Васин. По-моему, нам приказ не меняли: наступать. Сейчас третий взвод подойдет, поведете его.

Панин. Есть.

Васин. Вместо меня примете команду.

Панин. Есть.

Васин. Кажется, слышно что-то от моста… а?

Красноармеец. Так точно. Слышно, товарищ майор.

Васин. Плохо слышу. Сильно стреляют, а?

Красноармеец. Сильно, товарищ майор.

Васин. Это хорошо.

Вбегает лейтенант.

Лейтенант. Где майор?

Васин. Я здесь. Откуда?

Лейтенант. Капитан просил передать, что наши уже у самого моста. Уже идет бой. Вы можете отходить.

Васин. Хорошо! (Вдруг громким голосом.) Последний раз в жизни хочу сказать: слава русскому оружию! Вы слышите?! Слава русскому оружию. А капитану передайте, капитану передайте… (Опускается на руки красноармейца.)

Панин(наклоняется над ним, потом выпрямляется, снимает фуражку). А капитану передайте, что майор Васин пал смертью храбрых, сделав все, что мог, даже больше, чем мог. И еще передайте, что команду над ротой принял начальник особого отдела Панин. Можете идти.

Картина девятая

Обстановка седьмой картины. Свет загорается снова, на часах десять. Глоба – по-прежнему ходит по комнате. Валя полулежит на стуле. Семенов из своего угла внимательно наблюдает за обоими. Слышна близкая канонада.

Глоба(прислушиваясь). Уже десять… Что ж – время подходящее.

Семенов. Для чего?

Глоба. Для всего. Смотря что кому надо. Совсем забыли про нас хозяева. Видать, не до того им, а?

Семенов(угрюмо). Не знаю.

Глоба. Не знаешь? А я думал, как раз ты и знаешь.

За стеной раздаются совсем близкие выстрелы и пулеметная трескотня.

Семенов(испуганно). На улицах стреляют, а? Уже на улицах!

Глоба. А чего ты боишься? Это же ваши небось стреляют. Небось в город входят! Это мне бояться надо. А тебе что?

Валя. Неужели пришли? (Семенову.) Наши идут, а?

Семенов. А ну тебя… (Прислушивается.)

Глоба(подходит к нему). Ты что же? Тебе что, не нравится, что ли?

Семенов. Отстань. (Прислушивается.)

Глоба. А ну, повернись-ка!

Семенов поворачивается.

Дай-ка я на тебя посмотрю, какой ты был? Так. Ну, а теперь какой будешь? (Бьет его по уху.) А это – для симметрии. (Снова бьет по уху и третьим ударом валит на пол.) А теперь лежи, тебе ходить по земле не для чего. Привыкай лежать. Расстреляют – лежать придется.

Валя. Что вы делаете?

Глоба. А то и делаю, Валечка, что морду ему бью, сволочи. Наши в город ворвались. Теперь кончена моя конспирация. Немцы тикают. И сейчас нас с тобой стрелять будут. Это уж точно, это у них такая привычка. И не хочу я перед смертью, чтобы ты меня по ошибке за сволочь считала. Вот что значит.

Валя(бросается к нему, обнимает его). Иван Иванович, милый! Иван Иванович!

Глоба. Ну, чего?

Валя молча прижимается к нему.

Ну, чего там? Чего расплакалась? Как на меня кричать – так не плакала. А теперь в слезу? Сердитая ты девка. Я думал, глаза мне выцарапаешь.

Валя. А я так намучилась. Если бы вы только знали, как измучилась!

Глоба. А я – на тебя глядя. Ничего, Валечка, ничего. Ты уж извини. Мы еще с тобой сейчас «Соловей, соловей-пташечка» споем. Только ты, голуба, имей в виду, сейчас расстреливать придут. Это уже непременно.

Валя. Пускай. Мне теперь все равно… Но наши, наши ведь придут?

Глоба. Придут! А как же! Потому нас и расстреляют, что наши непременно придут. Это как пить дать.

Семенов порывается к двери.

(Опять сваливает его на пол.) Ну, куда? Ты же сидел с нами и еще посиди. Тебе же немцы с нами сидеть велели. Ну и сиди. (Обращается к Вале.) Слезы-то вытри. Ну их к черту. Мне их показать можно, а им, сволочам, не надо. Дай-ка я тебе в глаза погляжу. (Смотрит.)

Валя. Что?