Когда по приезде домой Адриан обнаружил на столе записочку от своей покровительницы, приказывающую явиться на обед, чувства его были смешанными: и удивление (он не рассчитывал на ее приезд раньше чем недели через две); и облегчение (он не пропустил ее приезда); и, наконец, опаска. Сейчас, когда он, теребя галстук, наблюдал ее прощание с гостями, опаска преобладала. Внимательный наблюдатель отметил бы в его манерах беспокойство и нервозность. Адриан, заключил бы наблюдатель, нервничает и обеспокоен, и был бы прав.
Физически Адриан чувствовал себя отменно. После длительного воздержания он наконец-то возобновил знакомство с блюдами одного из лучших поваров Мэйфэра[80]
и, под действием икры, бульона, лосося, жареной утки и несравненного суфле, цвел, как роза на летнем припеке. А вот душевный его уровень находился ниже нулевой отметки. У него сосало под ложечкой, как случалось с ним в приемной дантиста. Сейчас он останется наедине с грозной женщиной, впервые после того, как проводил ее на пароход примерно месяц назад, — и он поеживался в страшном предчувствии. Вот-вот, думал он, ему велят отчитаться по минутам о том, что он делал без нее. Нервничать его побуждала опаска, как бы с языка, смазанного непривычным вином, не соскользнуло неосторожное слово, и Элоиза не узнала, что, среди прочего, он обручился с Джин Эббот.Подгадать вовремя тут вообще тяжко, но выступать с этим сейчас — просто невозможно. Создалась столь щекотливая ситуация, что у Адриана глаза из орбит лезли при одной мысли о ней.
Заявление Табби, хотя и воспринятое Джин как треп идиота, было скрупулезно точным. Накануне отплытия княгини в Америку, под влиянием точно такого же обеда, Адриан с ней обручился.
Как же это, спросите вы? Хрупкий молодой человек, очевидно не предназначенный для авантюр, оказался способен на опасный подвиг — обручился с двумя женщинами, когда одна из них, к тому же, и в спокойном состоянии похожа на тигрицу! Ну и что? Отвага его объяснялась весьма просто.
Вкратце, как мы уже отмечали, он предполагал, что кандидатка № 1 вернется значительно позже, а к тому времени он уже прочно свяжет себя с кандидаткой № 2. Как только его официально примут в дом богатого баронета, будет легко освободиться от обязательств перед княгиней. Несколько слов сожаления, и то — по телефону, который для этого и существует.
Но возникли осложнения, вроде отца с хлыстом, и ему стало ясно, что мечтания о добродушном сэре, похлопывающем его по плечу и швыряющем щедрые суммы, надо списать. Всю энергию, понял он, следует пустить на укрепление более ранней сделки. Адриан был не чужд сантиментов, и, предоставь ему судьба свободу выбора, предпочел бы деньги и Джин деньгам и княгине; но практичность диктовала иное.
Вечером, перед тем как лечь, он намеревался написать изысканным слогом, что затея их безнадежна, отец — непоколебим, и остается разлука.
Так оборвет он все концы. Однако сейчас важно другое — говорить как можно осмотрительнее. Нервно облизывая губы, Адриан молился, чтоб язык не предал его.
Дверь хлопнула, вернулась княгиня. Она была женщина крупная, но плавных очертаний, двигалась грациозно и иногда, к примеру — сейчас, когда она, быстро скользнув по гостиной, опустилась в кресло, напоминала тигрицу в клетке. Тащась за ней, Адриан чувствовал, как возрастает его тревога. Вынув палец из-под галстука, он оттянул воротничок.
— Ну, слава Богу, ушли! — произнесла княгиня.
Адриан ухватился за ниточку, чтобы хоть на время оттянуть отчет, в предчувствии которого так измаялся. Настроения этой женщины он знал и видел, что сейчас они у нее далеки от благодушия. Что-то, чуял он, ее расстроило. Как неприятно блестят карие, яркие глаза, какое жесткое лицо, какое сходство с тигрицей, у которой утянули из-под носа большую кость! Ему показалось, что легкая светская беседа разрядит обстановку.
— Это кто такие? — спросил он.
— Познакомились на пароходе. Водили меня вчера в театр.
— Правда? В какой же?
— В «Аполлон».
— Забыл, что там идет.
— Пьеса «Ангел в доме».[81]
— Да, да, слыхал!
— И что же, любопытно?
— Грандиозно! Говорят, продержится не меньше года.
— Да? Сомневаюсь.
— Что, плохо?
— Не в том дело.
— Какого-то нового драматурга?
— Ее написал, — сообщила княгиня, злобно сминая в пепельнице сигарету, — мой пасынок Джозеф.
Адриан начал проникаться ее чувствами. Ее мнение о пасынке было ему хорошо известно, и он сочувственно подумал, как, наверное, досадно и горько той, кто, долгие годы считая его кретином, внезапно открыла, что он достиг успеха! Отказываться от прежних слов было бы поздновато, но можно выказать единодушие, принизив автора.
— Мне он тоже не нравится!
Княгиня вскинула на него глаза, одобрительно, но удивленно. Она и не подозревала, что Адриан знаком с Джозефом.
— Вот как?
— Ни чуточки! Вот бы хряснулся макушкой!
— Что?
— О притолоку…
Он в смятении прикусил язык, с которого чуть не слетело «плавучего дома». Шампанское и утка подточили разум, ослабленный долгим воздержанием, и чуть не привели к роковой откровенности.
— Моей двери, — промямлил он.
— Ничего не понимаю!