Том 2. Налегке

С приездом мистера Гудмена я мог считать себя свободным. То есть ничто, конечно, не мешало мне вернуться к обязанностям репортера. Но это было исключено — разве можно служить рядовым после того, как побывал главнокомандующим? Так что я решил куда-нибудь уехать. А тут как раз Дэн, мой коллега по репортерству, невзначай обронил, что два каких-то субъекта пытались уговорить его ехать с ними в Нью-Йорк и помочь им продать прибыльный сереброносный участок, открытый ими в новом приисковом районе, неподалеку от нашего города. По словам Дэна, они брали на себя все дорожные расходы и сверх того обещали треть выручки. Дэн почему-то отказался с ними ехать. Для меня же такая поездка была манной небесной. Я выбранил его за то, что он не сказал мне об этом раньше. Он оправдывался тем, что никак не думал, что я соглашусь ехать. Он даже советовал этим людям обратиться к Маршалу, репортеру другой газеты. Я спросил Дэна, точно ли этот прииск так богат, нет ли тут жульничества. Он сказал, что эти люди показали ему девять тонн руды, которую они специально вынули, чтобы повезти в Нью-Йорк, и что лично он может с чистой совестью подтвердить, что редко ему доводилось видеть в Неваде руду богаче этой. Более того, он сообщил, что они купили лес и участок для фабрики поблизости от рудника. Первой моей мыслью было убить Дэна. Однако, несмотря на свой гнев, я передумал, так как надеялся, что, может быть, не все еще потеряно. Дэн утверждал, что ничего не потеряно, что они сейчас опять отправились на свой участок, что их следует ждать в Вирджинии, откуда они отбудут в Нью-Йорк не раньше чем через десять дней; что переговоры с Маршалом поручены ему, Дэну; а он обещал за этот срок обеспечить им либо Маршала, либо еще кого-нибудь; теперь же он никому ничего не станет говорить до их возвращения, а затем выполнит свое обещание, представив им меня. Чего лучше! Я лег в тот день в лихорадочном возбуждении — из Невады до сих пор еще никто не ездил в Нью-Йорк торговать серебряным прииском, так что передо мной лежало невозделанное поле. Я не сомневался, что за прииск, описанный Дэном, в Нью-Йорке можно сорвать грандиозный куш и что произвести эту продажу удастся без всяких затруднений и проволочек. Я не мог заснуть — воображение мое бушевало в воздушных замках, им же воздвигнутых. Повторялась история со слепой жилой.

На следующий день я уехал в почтовой карете, сопровождаемый обычной свистопляской, которой у нас принято было обставлять отъезд из города всякого старожила. Если у вас всего с полдюжины друзей, они поднимут такой шум, словно их целая сотня, — а то как бы не подумали, что вас забыли и отпускают неоплаканным. Дэн же обещал мне не прозевать этих торговцев рудниками.

Путешествие мое ознаменовалось всего лишь одним незначительным событием, приключившимся в самый момент отъезда. Какой-то пассажир, сильно подержанный на вид, вышел на минутку из кареты, пока в нее укладывали обычный груз серебряных слитков. Он стоял на тротуаре, как вдруг какой-то неуклюжий рабочий, который нес стофунтовый брусок серебра, споткнулся и уронил его прямо на ногу этому балбесу. Пострадавший тотчас бросился на землю и поднял душераздирающий крик. Участливая толпа окружила его, и кто-то уже намеревался стащить с его ноги сапог. Но он закричал пуще прежнего, и его оставили в покое. Он стал задыхаться и с трудом прохрипел: «Дайте мне бренди! Ради бога, бренди!» В него влили с полпинты бренди, отчего он мгновенно воспрянул духом и утешился. Затем он попросил подсадить его в карету, что и было сделано. Служащие конторы умоляли его пойти к врачу за счет компании, но он отказался, говоря, что, если бы ему дали с собой немного бренди, на случай особенно сильных приступов боли, он был бы не только благодарен, но и счастлив. Его тут же снабдили двумя бутылками, и мы отправились. Он так улыбался и казался таким довольным, что я не удержался и спросил его, возможно ли, чтобы человек, терпя такую боль, так прекрасно себя чувствовал?

— Видите ли, — отвечал он, — вот уже двенадцать часов, как я не пил, и к тому же у меня ни цента в кармане. Я прямо погибал, так что когда этот увалень обрушил на меня свою стофунтовую гирю, я не стал зевать. Нога-то, видите, ли, у меня пробковая.

В доказательство он задрал штанину.

Весь день он был пьян как сапожник и все посмеивался, вспоминая свою находчивость.