Том 2. Налегке

В любое время года Сакраменто переживает самый яростный разгар лета, так что в восемь-девять часов утра вы можете рвать розы и есть клубнику с мороженым, отдуваясь и обливаясь потом в белом полотняном костюме; затем вы садитесь в поезд, и в полдень, нацепив коньки и облачившись в меха, несетесь по замерзшему озеру Доннер, расположенному на высоте семи тысяч футов над долиной и окруженному сугробами в пятнадцать футов высотой; вы катаетесь в тени величественных горных вершин, снежные макушки которых красуются на высоте десяти тысяч футов над уровнем моря. Вот какой контраст! Подобного вы не найдете ни в одном другом месте Западного полушария. Тем же из нас, кому посчастливилось промчаться на высоте шести тысяч футов над уровнем моря по извилистой Тихоокеанской железной дороге с ее снежными стенами и с птичьего полета взглянуть на бессмертное лето долины Сакраменто с ее плодородными полями, пушистой зеленью, серебристыми речками, погруженной в дремотную дымку, бесконечно одухотворенной и смягченной расстоянием, — казалось, что перед нами на миг мелькнуло какое-то сновидение, сказочная страна, очарование и впечатляющая сила которой были тем сильней, что ее удалось подсмотреть сквозь суровые ворота из снега и льда, диких скал и ущелий.

Глава XVI

Калифорния. — Женщина, увиденная впервые после долгого перерыва. — «Ей-богу, ребенок!». — Сто пятьдесят долларов за поцелуй. — В очередь!

Именно в долине Сакраменто и была обнаружена одна из первых и наиболее богатых золотых россыпей. До сих пор там можно видеть следы пятнадцати — и двадцатилетней давности, оставленные жадными хищниками, которые изрыли и изуродовали зеленые склоны и дно долины. По всей Калифорнии разбросаны эти безобразные следы; глядя на них, трудно поверить, что тут, среди этих пустынных полей и лесов, где кругом ни души, ни жилья, ни колышка, ни камня, ни каких-либо признаков хотя бы разрушенных строений, где ни единый звук, ни шепот даже не нарушает торжественной тишины, — трудно поверить, что когда-то здесь буйно процветал какой-то городишко с населением в две-три тысячи душ; что тут издавалась своя газета, была своя пожарная команда, духовой оркестр, добровольная милиция, банк, гостиницы, происходили шумные демонстрации и раздавались речи в честь Четвертого июля; что в игорных домах среди табачного дыма и ругани теснились бородатые личности всех мастей и национальностей, а на столах возвышались кучки золотого песка, которого хватило бы на бюджет какого-нибудь немецкого княжества; по улицам сновали озабоченные толпы людей, городские участки стоили чуть ли не четыреста долларов фут по фасаду, всюду кипела работа, раздавался смех, музыка, брань, люди плясали, ссорились, стреляли и резали друг друга, каждый день к завтраку газеты сервировали своим читателям свежий труп — убийство и дознание, — словом, здесь было все, что украшает жизнь, что придает ей остроту, все признаки, все непременные спутники процветающего, преуспевающего и многообещающего молодого города… И вот в итоге — безжизненная пустыня. Люди ушли, дома исчезли, и даже название города позабыто. Нигде, ни в одной стране, в наш век так решительно и бесповоротно не умирали города, как в старых приисковых районах Калифорнии.

Население этих городов было текучее, беспокойное и энергичное. Удивительный народ! Такого мир еще не видал и вряд ли когда снова увидит. Ибо, заметьте, здесь собрались двести тысяч молодых мужчин — не каких-нибудь слабонервных, изящных и жеманных юнцов в белых перчатках, нет, — это все были крепкие, жилистые, бесстрашные молодцы, волевые и настойчивые, щедро наделенные качествами, без которых немыслим великолепный и несравненный идеал мужчины, это были избранники богов, цвет человечества. Ни женщин, ни детей, ни сгорбленных старцев, убеленных сединами, — одни стройные, ясноглазые, быстрые и сильные молодые великаны, удивительный народ, прекрасный народ! И вся эта славная армия ринулась на изумленные леса и луга, ничего, кроме одиночества, доселе не знавшие. А теперь? Развеянные по лицу земли, одни состарились и одряхлели преждевременно, другие погибли от пули или ножа в уличной потасовке, третьи просто умерли, не вынеся горечи обманутых надежд, — словом, все, или почти все, так или иначе исчезли — благороднейшие из жертв, сожженных на алтаре золотого тельца, чей священный дым когда-либо поднимался к небу. Грустно, грустно думать об этом!

Это был поистине великолепный народ! Ведь все вялые, сонные тугодумы и увальни остались дома, ибо таких не встретишь среди пионеров, из такого теста они не делаются. Именно благодаря этим людям Калифорния прославилась своими захватывающими дух затеями, своим натиском и безоглядной дерзостью в осуществлении их. Слава эта держится за Калифорнией и по сей день, и всякий раз, как она преподносит миру какой-нибудь новый сюрприз, степенные люди с улыбкой говорят: «Одно слово — Калифорния!»