Том 2. Новая анатомия

Молотков постоял некоторое время в раздумье, а потом нагнулся и дернул задние ножки Артамоновского стула. Артамонов съехал со стула на пол.

— Это издевательство! — закричал Артамонов, — Это уже второй раз меня на пол скидывают! Это опять ты, Молотков?

— Да уж не знаю как сказать, товарищ Артамонов. Просто опять какое-то помутнение в мозгу было. Вы уж нас извините, тов. Артамонов! Мы ведь это только от нетерпения! — сказал Молотков и чихнул.

— Пожалеете об этом, — сказал Артамонов, поднимаясь с пола. — Пожалеете, сукины дети!

Артамонов сел на стул.

— Я тебе этого не спущу, — сказал Артамонов и погрозил кому-то пальцем.

Артамонов долго грозил кому-то пальцем, а потом спрятал руку за борт жилета и закрыл глаза.

Хрычев сразу заволновался:

— Ой! Что же это? Опять? Опять он! Ой!

Молотков отодвинул Хрычева в сторону и носком сапога выбил стул из-под Артамонова. Артамонов грузно рухнул на пол.

— Трижды! — сказал Артамонов шепотом. — Хорошо-с!..

В это время дверь открылась и в комнату вошёл я.

— Стоп! — сказал я. — Прекратите это безобразие! Сегодня Наталии Ивановне исполнилось семьдесят лет.

Артамонов, сидя на полу, повернул ко мне свое глупое лицо и, указав пальцем на Молоткова, сказал:

— Он меня трижды со стула на пол скинул…

— Цыц! — крикнул я. — Встать!

Артамонов встал.

— Взяться за руки! — скомандовал я.

Артамонов, Хрычев и Молотков взялись за руки.

— А теперь за-а мной!

И вот, постукивая каблуками, мы двинулись по направлению к Детскому Селу. <Я шел спереди, обдумывая ритуал поздравления.>

2 августа 1938

<Я спешу, и потому, может быть, почерк мой небрежен и слог неясен.>

Бытовая сценка

Водевиль

Сно: Здравствуйте! Эх, выпьем! Эй! Гуляй-ходи! Эх! Эх! Эх!

Мариша: Да что с вами. Евгений Эдуардович?

Сно: Эх! Пить хочу! Эх, гуляй-ходи!

Мариша: Постойте, Евгений Эдуардович, вы успокойтесь. Хотите, я чай поставлю.

Сно: Чай? Нет. Я водку хлебать хочу.

Мариша: Евгений Эдуардович, милый, да что с вами? Я вас узнать не могу.

Сно: Ну и неча узнавать! Гони, мадам, водку!

Мариша: Господи, да что же это такое? Даня! Даня!

Даня(лёжа на полу в прихожей): Ну? Чего там ещё?

Мариша: Да что же мне делать? Что же это такое?

Сно: Эх, гуляй-ходи! (пьет водку и выбрасывает ее фонтаном через нос).

Мариша(залезая за фисгармонию): Заступница пресвятая! Мать пресвятая Богородица!

Хармс(лежа в прихожей на полу): Эй ты, там, слова молитв путаешь!

Сно(разбивая бутылкой стеклянную дверцу шкапа): Эх, гуляй-ходи!

Падает занавес. Слышно как Мариша чешет себе голову.

Вера, Надежда, Любовь, София.

<30 сентября> 1938 года

«Меня называют капуцином…»

Меня называют капуцином. Я за это, кому следует, уши оборву, а пока что не даёт мне покоя слава Жан-Жака Руссо. Почему он всё знал? И как детей пеленать, и как девиц замуж выдавать! Я бы тоже хотел так всё знать. Да я уже всё знаю, но только в знаниях своих не уверен. О детях я точно знаю, что их не надо вовсе пеленать, их надо уничтожать. Для этого я бы устроил в городе центральную яму и бросал бы туда детей. А чтобы из ямы не шла вонь разложения, её можно каждую неделю заливать негашеной известью. В ту же яму я столкнул бы всех немецких овчарок. Теперь о том, как выдавать девиц замуж. Это, по-моему, ещё проще. Я бы устроил общественный зал, где бы, скажем, раз в месяц собиралась вся молодёжь. Все, от 17 до 35 лет, должны раздеться голыми и прохаживаться по залу. Если кто кому понравился, то такая пара уходит в уголок и там рассматривает себя уже детально. Я забыл сказать, что у всех на шее должна висеть карточка с именем, фамилией и адресом. Потом тому, кто пришёлся по вкусу, можно послать письмо и завязать более тесное знакомство. Если же в эти дела вмешивается старик или старуха, то предлагаю зарубать их топором и волочить туда же, куда и детей, в центральную яму.

Я бы написал ещё об имеющихся во мне знаниях, но, к сожалению, должен идти в магазин за махоркой. Идя на улицу, я всегда беру с собой толстую, сучковатую палку.

Беру я её с собой, чтобы колотить ею детей, которые подворачиваются мне под ноги. Должно быть, за это прозвали меня капуцином. Но подождите, сволочи, я вам обдеру ещё уши!

<12 октября 1938>

Тетрадь

Мне дали пощечину.

Я сидел у окна. Вдруг на улице что-то свистнуло. Я высунулся на улицу из окна и получил пощечину.

Я спрятался опять в дом. И вот теперь на моей щеке горит, как раньше говорили, несмываемый позор.

Такую боль обиды я испытал раньше только один раз. Это было так. Одна прекрасная дама, незаконная дочь короля, подарила мне роскошную тетрадь. Это был для меня настоящий праздник: так хороша была тетрадь! Я сразу сел и начал писать туда стихи. Но когда эта дама, незаконная дочь короля, увидала, что я пишу в эту тетрадь черновики, она сказала: