Том 2. Последний из удэге

По той стороне долины, вдоль реки, не видной отсюда из-за кудрявившейся по ее берегу вербы, простирался крутой и высокий хребет, отделявший долину от Сучанского рудника. Слева долину перегораживал лесистый горный отрог, вырвавшийся из той семьи Сихотэ-Алиньских отрогов, откуда пришел отряд. Отрог этот тянулся под прямым углом к хребту за рекой, но в том месте, где они должны были сомкнуться, зиял провал, проделанный рекой. Из этого угла, возле самого провала, вдоль реки и вдоль по-над отрогом раскинулось глаголем большое, дворов на семьсот, село с белой каменной церковью, отливавшими на солнце прудами, железными, деревянными и соломенными крышами, выступавшими из зелени садов.

Партизаны, весело крича, вздымая ружья и шапки, гурьбой побежали с увала, полого спускавшегося в долину. Из полыней у подножия увала взвился фазаний табунок и, пестря на солнце многоцветным своим опереньем, улетел в долину.

Построившись во взводы, по двое, отряд вышел на тракт и здесь построился колоннами по четыре.

– Знамя, знамя!.. – закричали впереди.

Из торок вынули красный флаг и прикрепили его к древку, которое один из партизан всю дорогу нес в руках.

– Давай, я понесу!.. Я понесу! – кричал Бусыря, догоняя партизана, бежавшего наперед со знаменем. – Можно? – спросил он у Гладких, равняясь с ним.

– Пускай понесет, правда, – сказал Сеня, весело глядя на заросшее темным волосом, расплывшееся в счастливой улыбке мясистое лицо Бусыри.

Во главе с Бусырей, с неуклюжей важностью вышагивающим перед колоннами со знаменем в руках, отряд тронулся к селу.

– «Трансваль», а ну, «Трансваль»!.. Где Федя Шпак? – закричали в передней колонне. – Заводи!..

Федор Шпак, шедший в передней колонне, закрыл на секунду глаза, потом, вскинув чубатую голову, дрогнув бровями и усами, начал звучным тенорком:

Трансваль, Трансваль, страна моя,
Ты вся горишь в огне…

И вся передняя колонна, за ней, примыкая, другие разноголосо и мощно подхватили:

Под деревцем развесистым
Задумчив бур сидел…
…Сынов всех девять у меня.
Троих уж нет в живых,

– как бы жаловался Шпак, а колонны отвечали ему:

А за свободу борются
Шесть юных остальных…

Далеко еще до поскотины их встретил конный патруль: два всадника с красными лентами на фуражках.

– Что за отряд? – свешиваясь с лошади, стараясь перекричать песню, спрашивал передний.

– Тетюхинцы, – отвечал Сеня.

– Тетюхинцы и вай-фудинцы! – с усмешкой поправил Гладких.

– Нас, тетюхинцев, больше! – смеялся Сеня.

– Все одно: по командиру считается…

Один из всадников, вздымая пыль, поскакал в село готовить квартиры, другой, сдерживая свою, плясавшую и поводившую ушами от песни лошадь, поехал вместе с отрядом.

– Что нового у вас? – напрягаясь во весь голос, спрашивал Сеня. – Японцы не жмут?

…А младший сын в двенадцать лет
Просился на войну,

– жаловался Шпак.

– Ну-у… – пренебрежительно ответил патрульный, всем своим видом и посадкой опровергая тревожные предположения Сени. – Они было сунулись с рудника, да куда там…

…Но я сказал, что нет, нет, нет, –
Малютку не возьму…

– гремели колонны.

– А?.. Чего?.. – приставив ладонь к уху и свешиваясь с лошади, переспрашивал патрульный.

– Хунхузы, говорю! Про хунхузов слышно что?..

– А, хунхузы… Да что ж хунхузы. Под Николаевкой, бают, поцапались с ими, это что ж…

– Сурков как там? Здоров ли?

– Под рудником раненный был, а теперь уж поправился, ходит… Да что там говорить, – сказал патрульный, поняв вдруг общий смысл вопросов Сени, – весь народ поднялся, теперь не удержишь!..

Малютка на позиции

Ползком патрон принес… – могущественно гремели колонны.

– Верно… верно… – сказал Сеня, помаргивая от слез, выступивших ему на глаза.

С песней, с Бусырей, несущим знамя, с патрульным, плясавшим на своей лошади, с примыкавшими с боков ребятишками и собаками – мимо партизан, высыпавших из изб, мимо празднично разодетых девчат и парней – отряд зашагал по селу.

Из проулка навстречу им, запыхавшись, выбежал широкоплечий невысокий мужик в сапогах, в полотняной рубахе, без шапки, со светлой курчавой бородой.