Том 2. Последний из удэге

– Нет, почему же, я могу ответить… Мне кажется, мне не от чего было отказываться, – спокойно сказала Лена и прямо посмотрела на Петра. – Если говорить о внешних условиях, они никогда не имели для меня цены. А все то, что могло бы доставлять радость в жизни, оказалось при ближайшем рассмотрении призрачным и ложным…

– Что, например? – с любопытством спросил Петр.

– Ну, как вам сказать? – Лена смутилась. – Я не умею рассказывать о таких вещах, – сказала она, и лицо ее сразу окаменело, приняв то особенное выражение недоступности, которое так нравилось Петру. – Я думаю, что только то, о чем человек может мечтать с детства, во что он в эту пору верит, к чему стремится – любовь, дружба, семья, готовность жертвовать собой, желание людям добра, – только это может дать истинное счастье в жизни, может привязать к чему-либо… или к кому-либо. Но… – Лена, вывернув кверху свои продолговатые ладошки, искоса взглянула на Петра, и губы ее смешливо задрожали. – Но в этом мне не повезло…

– Почему же? – спросил он с таким искренним удивлением, что даже польстил ей.

– Все это очень скоро обнаружило довольно корыстную и подлую изнанку, – сказала она.

– И разочарование во всем этом толкнуло вас… – удивленно начал Петр.

– Разочарование во всем этом может толкнуть только в могилу, – сказала Лена, бросив на него взгляд, полный лукавства и удовольствия, противоречивший серьезности ее слов. – Я просто поняла, что люди, среди которых я живу, лишены этого, чего-то самого человеческого. И сделала из этого необходимый вывод, вот и все…

«Она умна», – подумал он. Некоторое время он внимательно смотрел на нее.

– А здесь вы нашли то, что искали?

– Разве это можно искать? Я просто приехала к отцу, потому что мне больше некуда было деться.

«Умна и прячется», – вдруг весело подумал Петр.

– Но я благодарна тому, что здесь впервые почувствовала жизнь. Ведь я действительно не испытала еще ни ее радостей, ни ее трудностей.

– Ну, трудностей вы найдете здесь немало, – сказал он с озорным блеском в глазах.

– Вы хотите сказать, что совсем не знаете радостей? – спросила Лена невинным голосом.

– Нет, я боюсь, что они вам не подойдут, – засмеялся он. – Ведь мы люди грубые. Попаримся в бане и рады.

– Видите, даже этого удовольствия я была лишена!..

– И люди недобрые, – с усмешкой говорил Петр, – как бы вы не разочаровались в нас, грешных!

Лена искоса взглянула на него, и в горле ее вдруг тихо, нежно и весело, как выбившийся из-под снега родничок, зазвенел смех.

– Для этого надо быть сначала очарованной, – сказала она. – Или быть самой уверенной, что можешь очаровать…

– А это у вас выйдет…

– Вы думаете?

– Да. Для этого у вас есть все преимущества слабости.

– То есть?

– Я разумею такие слабости, как доброта, чувствительность. Люди очень ценят эти качества. Люди не догадываются, что два десятка злодеев не в состоянии причинить столько зла, как один добрый человек…

– Как вы сказали? Это вы… чудесно сказали! – вдруг воскликнула Лена, с удивлением и восхищением глядя на Петра.

– К тому же вы хороши собой, – продолжал Петр, – а за это вам везде всё простят.

– И вы тоже?

– Я, возможно, меньше, чем другие…

– Вы чувствуете себя имеющим право на большую строгость.

– Дело не в праве… Вот что, зажгите лампу, а то о нас невесть что подумают.

– Вы боитесь этого? – спросила она, вставая и оглядываясь на него.

– Конечно, боюсь. Я человек подневольный…

– Печально, что вы боитесь этого, – говорила Лена, стоя спиной к Петру и глядя в открытое окно, откуда тянуло вечерней прохладой и сыростью из сада. Губы ее смешливо подрагивали.

Она затворила окно и зажгла лампу на столике у изголовья Петра.

– Ну что ж, прощайте, – сказала она.

– Обождите… – Он сделал невольное движение к ней.

Из соседней комнаты донеслись торопливые шаги, дверь распахнулась, и на пороге показалась Аксинья Наумовна.

– Гости к тебе, – недовольно сказала она Петру, указав рукой через плечо.

Хрисанф Бледный, весь в грязи, и телеграфист Карпенко шумно вошли в комнату.

– Что случилось? – быстро спросил Петр и, поморщившись, сел на кровати.

– С двух концов жмут, товарищ Сурков, – со смущенной улыбкой сказал Хрисанф Бледный, – с Угольной японцы, а с Кангауза американцы! Бредюк послал…

– Знаю, зачем он послал! Бредюк послал за дозволением оставить Шкотово? – зло сказал Петр. – Не будет этого! Шкуру спущу, а…

Он спохватился и, взглянув на Лену, виновато развел руками, будто говоря: «Пока мы ведем тут с вами прекрасные разговоры, жизнь идет своим чередом, и видите, какие она несет неприятности».

Лена тихо вышла из комнаты.

XLIII

Несколько раз украдкой от Владимира Григорьевича и Фроси Петр вставал с постели и бродил по комнатам. А в тот день, когда Мартемьянов вызвал его из Ольги к прямому проводу, Петр решился выйти из дому. Только стало темнеть, он на цыпочках, с бьющимся от мальчишеского озорства сердцем вышел на улицу.

Вечер позднего мая в густых, точно настоянных за день, тенях и запахах ударил ему в голову.

Пока Петр добрел до телеграфа, он не испытывал ничего, кроме переполнявшего все его существо восторга, почти детского.