Том 2. Последний из удэге

Ничего не замечая перед собой и до крови кусая губы, она прошла сквозь какие-то двери и комнаты, спустилась с крыльца. Доски забора, ветви деревьев плыли мимо нее. Вдруг она увидела перед собой скамейку, яблоню и поняла, что пришла не в больницу, а в сад. Некоторое время она постояла перед скамейкой, держа в руках эмалированную коробку. И вдруг, обняв ее, упала на скамейку и разразилась рыданиями.

XLVI

– Самоуверенности у тебя, Петя, извиняюсь, на десятерых, а на что она опирается, неизвестно, – говорил Алеша поздним вечером, стягивая сапоги со своих маленьких ног, любуясь новыми полотняными портянками.

– Это тебе так кажется, – улыбнулся Петр, – и кажется тебе потому, что ты сам колеблешься по всему фронту… Да, да, да! Азарта прежнего в тебе нет. Жизнь тебя многому научила.

– А тебя ничему! – Алеша сердито задвинул сапоги ногой под кровать.

– Мы же условились не ругаться? – засмеялся Петр, исподлобья взглядывая на него. – У тебя еще есть возможность выступить на корейском съезде и сказать: «Вот, мол, что, друзья: хунхузы будут вас палить и резать, а мы будем смотреть на вас да сочувствовать, а помогать вам мы ничем не можем». То-то обретешь союзничков!..

– И демагог же ты, честное слово! – Алеша безнадежно махнул плотной своей ручкой.

– А потом, что это за линия, право, – продолжал Петр. – На словах не соглашаться, брюзжать, а на деле поступать не по-своему, а по-нашему?

– А что мне делать, коли ты морской разбойник и я на твоем корабле в плену? Другого я и делать не могу. А в общем, ну тебя к черту! И правда, ругаться не хочется. Свет-то утушить?

– Туши.

– Ишь какую старый хрен ямку пролежал, как в люльке, – говорил Алеша, с наслаждением вытягиваясь на кровати Мартемьянова в чистом после бани белье. – Что это за сиделка все вертится тут возле тебя, чернявая такая?

– Сиделка? – Петр представил себе весь ход Алешиных мыслей и улыбнулся. – Ох ты, Алешка!

– А что? – не обиделся Алеша. – Это у меня голова так повернута, а сам я – смирный, как каплун. Я думал – промеж вами что-нибудь есть.

Некоторое время они лежали молча.

– И что это за идиотство такое, что наши никак с тюрьмой не свяжутся? – вдруг воскликнул Алеша, садясь на постели. – Нет, ежели уж тебе правду говорить, – сказал он проникновенным голосом, пытливо вглядываясь в Петра, – коли б не ваша военная тактика «одним махом всех побивахом» да не созывали бы вы этих съездов не вовремя, я бы, пожалуй, вас поддержал, – смущаясь от сознания, что отступает, говорил Алеша.

– Спасибо за щедрость души! – фыркнул Петр. – У, до чего занудлив стал! Иной раз хочется тебе прямо морду побить!

– Вот-вот, морду побить! Это и есть вся твоя военная тактика, – озлился Алеша. – За это тебе и наклепали под рудником.

– Что? – Петр, возмущенный, приподнялся на постели. – Ты считаешь нашу операцию…

– Спи, спи, ну тебя к черту! – торопливо сказал Алеша, ложась и натягивая на голову одеяло.

– Да если бы не наша операция под рудником, – гремел над ним Петр, – белые сейчас были бы хозяевами в долине, и мы бы с тобой не разговоры разговаривали, а оборонялись от них здесь, под Скобеевкой!

– И ладно! И оставим этот бесполезный разговор, – бубнил Алеша под одеялом.

– Всякой, знаешь ли, шутке есть предел. Когда люди погибают, этим шутить нельзя!..

Петр откинулся на подушку и замолчал.

Алеша выждал, потом высунул голову из-под одеяла. Они долго лежали в темноте, каждый чувствуя, что другой не спит.

– Как тебе кореяночка понравилась? – снова спросил Алеша.

– Хорош каплун! – усмехнулся Петр. – Придется Соне написать.

– Да я и не думал того, что ты думаешь! Я в общественном смысле спрашиваю.

– В общественном смысле она не из той породы, чтобы на оттеночках жить, – зло сказал Петр. – И я ее понимаю: чего стоит человек без металла в душе!

– Поди, того же, что и человек с металлом в голове, – ехидно сказал Алеша.

Они снова замолчали.

– А ты знаешь, что мне показалось? – зевая, сказал Алеша. – Будто дочка Костенецкого на тебя обиделась.

– Ты думаешь? – живо спросил Петр, обернувшись к нему.

– Конечно. Девочка к тебе же с перевязкой, а ты на нее как зверь.

Петр некоторое время внимательно вглядывался в Алешу, не подозревает ли тот чего-либо. Нет, Алеша не подозревал.

– Что ж поделаешь! Не всегда есть время деликатесы соблюдать, – угрюмо сказал Петр и отвернулся.

Алеша скоро уснул, а Петр долго грузно лежал, глядя в темноту перед собой. Он все вспоминал, как Лена в белой косынке стояла посреди комнаты с эмалированной коробкой под мышкой и то жалкое выражение, которое появилось на лице Лены, когда он грубо ответил ей.

Петр был недоволен собой и жалел ее.

Вопреки распространенному мнению, исходящему из того, что общественная жизнь сложнее личной, быть правдивым в личных отношениях часто труднее, чем в отношениях общественных, труднее потому, что личная жизнь есть та же общественная жизнь, но менее осмысленная.