Том 2. Последний из удэге

– Скажи вот ты мне, Соловьев, ты же меня хорошо знаешь: помнишь – ты просил у меня теса на сарайчик, и ведь я тебе не отказал, и ты знаешь, что я всегда готов пойти навстречу всякой нужде и вместе с вами разделяю то тяжелое бремя, те, что ли, лишения, временные лишения… – Управляющий запутался в придаточных. – Вот, например, я послал телеграмму самому министру и скоро ожидаю денег для вас и продовольствия, и мы могли бы обо всем прекрасно договориться. Так скажи же ты мне, как же ты, старый, умный человек, поддался на уговоры этих людей, у которых нет ни бога в душе, ни дома, ни родины, ни… встал на путь преступления, государственного преступления, и во вред себе! Как все это получилось?

– Да ведь наше дело, как все, Николай Никандрович! – зачастил старик неожиданно-веселой скороговоркой, и его лицо, испещренное черными морщинками, засветилось хитростью. – Все – значит, и мы. Мы – значит, и все. Так ведь оно… А тесу, не спорю, вы мне отпустили, верно, и за это я вам вполне благодарен. Уж что верно, то верно, – сказал он и оглянулся на своих товарищей, как бы за сочувствием.

Никто из них не отозвался, только по каменному лицу приземистого пожилого рабочего пробежала мгновенная тонкая усмешечка, относившаяся скорее не к старику, а к управляющему.

– Ты хочешь сказать, что поступил по своей воле? Так, что ли? – допытывался управляющий.

– Да ведь человек по своей воле не живет, Николай Никандрович. Раз пришло – значит, так, а раз по-другому – значит, по-другому. А до смерти мне уж недолго, да мы, шахтеры, правду сказать, с издетства ее не боимся. Так ведь оно…

– А вы вот что, господин управляющий, – блестя выпуклыми глазами, сказал вдруг худой рабочий низким резким голосом, – вы нас про то, кто нас послал, да по своей ли воле пошли, вы нас про то не спрашивайте. Дело известное: послали нас рабочие, – не нас, так других…

– Правильно, – поддержал его черноволосый парень с оспинами, – и на то есть у вас письмо. А вы нам ответ скажите.

– Про что ж я и говорю! – сказал старик, хитро и бодренько оглядев сидящих перед ним господ.

– Как твоя фамилия? Твоя, твоя! – вдруг закричал Маркевич, перегнувшись через ручку кресла и ткнув пальцем в черноволосого парня.

– Городовиков, – сказал парень с достоинством.

– На какой шахте работаешь?

– На третьей.

– А твоя? – Маркевич ткнул пальцем в худого рабочего.

Тот назвал себя. Маркевич опрашивал каждого и заносил в записную книжку. Когда он дошел до паренька с непослушными стальными волосами и наивным суровым выражением лица, Ланговой не удержался и поднял голову и тотчас же опустил: этого лица он решительно не должен был видеть.

– Разрешите отлучиться, господин полковник? – многозначительно сказал Маркевич и встал.

Ланговой махнул рукой. Рабочие переглянулись, и лица их потемнели. Маркевич, усмехаясь, шел прямо на них. Рабочие, чтобы пропустить его, отодвинулись в сторону, прижавшись друг к другу.

– Так… Ну что ж, господа, – грустно сказал управляющий, – я дал вам возможность одуматься, но… – он развел руками: – Конечно, вы могли бы взять обратно эту… эту бумагу, – он полированными ногтями оттолкнул по столу письмо, – да, взять ее обратно и передать своим товарищам, что, если они станут на работу…

– Бумагу мы взять не можем, – покорно, но твердо сказал черноволосый парень с оспинами на лице, – не мы ее писали.

– Подумайте, к чему это приведет, господа!

– Довольно! – вдруг сказал Ланговой звенящим голосом и длинной белой своей ладонью тихо стукнул по столу. – Они ждут, чтобы с ними поступили, как со всеми бунтовщиками и изменниками. Так пусть пеняют на себя!

– Это будет ваш ответ? – тихо спросил парень с оспинами.

Никто не ответил ему. Рабочие, подталкивая друг друга, вышли из кабинета.

XII

Денщик в прихожей раздувал сапогом самовар и тоненько пел какую-то заунывную песню без слов.

Ланговой, сбросив ему на руки фуражку, перчатки, прошел к себе. Как ненавидел он свою холостяцкую запущенную квартиру, пахнущую грязным бельем, ваксой, умывальником!

На столе лежала неразобранная, скопившаяся за неделю почта – газеты, письма. Все это были казенные письма из штаба, донесения, сводки. Никто не беспокоился лично о Ланговом, не спрашивал о его здоровье, настроении. Не было на свете ни одной живой души, которая помнила бы о нем. Вениамин, Дюдя, друзья детства, юности?.. Мираж, мираж!

Если бы он хотя бы изредка мог ждать письма от Лены! Хотя бы письма! С каким бы трепетным волнением он распечатывал их, чего бы только он не мог совершить на свете ради единой строки ее письма! Но…

Машинально он стал разбирать почту, привычно угадывая по конвертам и бандеролям, что надо, а что не надо читать. Он вскрыл тяжелый, с сургучными печатями пакет от командования корпусом.

«Начальникам военных отрядов, действующих в районах восстания. Приказываю неуклонно…»

Ланговой побежал глазами по строчкам, не вдумываясь вначале в смысл того, что читал.

«…При занятии селений, захваченных разбойниками, требовать выдачи их главарей и вожаков; если этого не произойдет, а достоверные сведения о наличии таковых имеются, – расстреливать десятого.