Том 2. Повести

— Ужасно! Твоя мать, эта бесчестная женщина, продала тебя ему… (В глазах его вспыхнули зеленые зловещие огоньки.) А какой святошей, какой образцовой матерью прикидывается она! Ты-то хоть понимаешь, что она продала тебя?

Шипширица молчала.

Господин Дружба схватил ее за руку.

— Идем отсюда, здесь нас могут подслушать, я хочу с тобой серьезно поговорить, — сказал он и потащил ее к стоявшим стеной грабам, где наконец излил свою горечь; она вырвалась из его груди, как лава из кратера Везувия. — Скажу тебе, ты тоже хороша птичка, шипширица. Разве ты не могла воспротивиться? Так вот, значит, для чего тебе понадобилось тонкое воспитание? Значит, и ты такое же коварное чудовище, как и она? Выходит, все было ложью и обманом, когда ты изображала из себя такую невинную и глупенькую овечку? Отвечай мне!

Шипширица не издала ни звука.

— Не возражаешь мне? Ладно. Все равно я не верю, чтобы ты была совершенно испорченной; я знаю тебя с малых лет, когда ты сидела у меня на коленях и была таким бесхитростным, умным маленьким ребенком, шипширица. Нет, ты все-таки хорошая, по-моему, но несчастная. Я дал обет, когда тебя крестили, обещал твоему бедному отцу на смертном одре, что буду опекать тебя. Знай же: тебе надо выбраться из этой трясины.

— Невозможно, — перебила девушка, сложив на груди руки. — Невозможно.

— Не перебивай, нет ничего невозможного. Я знаю все. Твою мать купили, будь они прокляты, эти подлые деньги, вместе с нею. Она положила в сберегательную кассу десять тысяч форинтов. Ну, что ж теперь делать? Того, что случилось, назад не воротишь, но ты все-таки не наложница. И я возьму тебя отсюда, даже если мне придется из-за этого сразиться с самим дьяволом и перевернуть весь ад вверх тормашками.

Лицо прежде трусливого человека дышало отвагой, плечи его распрямились, он сжал кулаки, голос стал подобен раскатам грома, и от всей его фигуры исходила такая мощь и сила, что, казалось, земля стонала под его ногами, когда он шагал рядом с девушкой.

Шипширица взглянула на него с благоговением, страхом и любовью, затем отвернула голову и тихо, глухим голосом сказала:

— Оставьте меня, крестный. Все это ни к чему, никакими путями меня не вызволить отсюда, за мной следят и днем и ночью, моя прислуга — одновременно и моя стража. Как видите, выхода нет.

— А подземной дорогой, через шахту? — прошептал Дружба.

Шипширица покраснела.

— Ну, что ты скажешь на это? Не правда ли, не лыком шит твой крестный отец? — И он невесело улыбнулся.

Девушка сорвала листок граба и начала его грызть в смущении своими белыми, как жемчуг, зубками.

— Все это бесполезно, дорогой крестный, можете мне поверить. Оставьте все так, как оно есть. Я скажу вам правду, ведь вы хотите мне добра: если бы даже и представилась возможность уйти отсюда, я бы все равно не ушла, потому что здесь, крестный, я счастлива.

— Конечно, с инженером? — перебил ее со злобой господин Дружба.

Она подняла голову и резким движением отбросила в сторону гальку носком своей лаковой туфельки.

— Не спрашивайте почему, но я остаюсь, и все.

— Это твое последнее слово, шипширица?

— Не сердитесь, крестный, да, самое последнее.

— Так! — проговорил господин Дружба ледяным и резким голосом. — Вижу, что барышня даже любовнику неверна.

И, бросив на нее презрительный взгляд, он твердыми шагами заспешил к дворцу. — Шипширица с надрывом крикнула ему вслед:

— Крестный, крестный, не покидайте меня так.

Но господин Дружба сделал вид, будто не слышит ее; не оглядываясь и не смотря по сторонам, пулей летел он вперед, пока не столкнулся лицом к лицу с мажордомом. Рядом с ним семенил мальчик в крапчатой жилетке: он нес небольшой серебряный поднос со стаканом токайского вина и лузгал тыквенные семечки.

— Мы всюду вас ищем с этим вином, — проговорил вежливо мажордом. — Но, черт возьми, что с вами произошло? Вы выглядите совсем молодцом! Не угодно ли выпить вина, сударь?

Ярость, нанесенная сердцу рана, вызывающая презрение человеческая подлость сделали Дружбу дерзким, взбудоражили в жилах кровь, потому-то он и выглядел таким упругим и помолодевшим.

Полным достоинства жестом он отказался от предлагаемого напитка и тоном, не терпящим возражений, сказал:

— Сию же минуту выведите меня из этого ада!

Это приподнятое состояние духа длилось лишь до тех пор, пока он не покинул дворец, пока не закрылись за ним тяжелые ворота и пока его не вернул к суровой действительности вышедший из-за кустов Кутораи, который с некоторым разочарованием воскликнул:

— Ваше благородие, вы все еще живы?

Силы покинули господина Дружбу, и он как сноп свалился на плечо надзирателя.

— Ох, Кутораи, лучше бы вам видеть меня мертвым. Кутораи (как он рассказывал позже) увидел профессора в ужасном состоянии: лицо его дышало гневом, губы дергались, в зрачках блуждал недобрый огонь.

Эпилог, в котором автор добытыми частично из газет, частично из дневника парламента и других источников подробностями дополняет и заканчивает свою историю