Том 2. Повести и рассказы. Мемуары

— Заболели, видать, простыли, — пособолезновала копошившаяся у очага Федосья и сообщила о том, что сын Марковны Яков не ночевал дома, исчез. Об этом ей рассказала сама Марковна, которую она встретила на улице. Скрябин, морщившимся от боли, ничего не ответил, промолчат и Гвоздев, и только Вера метнула на Антона Петровича быстрый и. как ему показалось, испуганный взгляд.

— Марковна тревожится, — продолжала Федосья. — Ума не приложит, куда Яшка мог подеваться. И о тебе спрашивала, — обратилась она по-китайски к дочери. — Не видала ли ты его с вечера?

— Нужен он мне! — по-китайски, вспыхнув, резко ответил девушка.

— Конечно, — согласилась Федосья и, обращаясь уже к гостям, продолжала по-русски. — Этот Яшка гоняется за моей девкой, женихается, только чего ж… Хоть и свой, русский, Марковны сын, да бедны же. И дикой он какой-то.

На этом разговор и закончился. Скрябин с Сашкой подумали про себя, что это исчезновение парня из деревни им даже на руку, а что Марковна тревожится, так это зря — не пропадет влюбленный Яков, вернется.

Но когда Скрябин вышел во двор, Вера догнала его и, близко подойдя, зашептала:

— Яшка уходи, Яшка беги… Пухо!

— Что пухо? — не понял Антон Петрович.

— Яшка миюла: пухо!

— Почему?

— Его что-то делай.

— Себя контрами?

— Я не знай. Его нету фанза — шибко пухо.

Скрябин пожал плечами и пошел от девушки к воротам. Вся эта история ему уже смертельно надоела. Сейчас, ушибленный, больной, страдающий, он уж и к девушке ничего не чувствовал, кроме досады: встреча с ней так осложнила его и без того трудное пребывание в этой деревушке! И такой очаровательной Вера ему сегодня не казалась; к тому же в это утро от нее остро пахло чесноком, и это еще усиливало тошноту, начавшую мучить Антошу, как только он встал. Только покоя хотелось в это утро Скрябину.

К счастью, вышел во двор и Сашка, уж готовый к походу, с сумкой через плечо и с батожком в руке. Батожок он протянул Скрябину.

— Возьмите, Антон Петрович, — сказал он. — По вашему болезненному состоянию вам с палочкой будет способнее.

— Переменил гнев на милость, — без усмешки, тихо ответил Скрябин, беря палку и выходя за ворота. — Простил? Что ж, спасибо.

— Вы меня за вчерашнее простите, Антон Петрович, — огорченно продолжал Сашка за его спиной. — Я ведь почему так расходился вчера и даже вас оскорбил? Потому что я подлость в вас заподозрил, а подлости в товарище я еще с армии терпеть не могу. Товарищ с товарищем честным должен быть, потому что без этого и жить невозможно. Но в вас, конечно, подлости не было. На вас просто мечтательный вечер нашел, как в кино показывают. И потому вы Верку малость приласкали. А тот дурак не понял, но я это могу понять, раз всё это без подлости против товарища. И потом уж очень вы ночью жалостно стонали, так что я даже окликал вас. А Верка вставала и ножки вам укрывала. Стало быть, любовь! Мне бы, небось, хоть сдохни я, она бы ноги не укрыла. Стало быть, всё получается как по уставу — в точку. Мое же невезение у дамского пола я вам в вину не могу поставить, потому что это тоже вроде подлости будет.

Гвоздев помолчал, сказав всё, что хотел сказать. Но сердцу его было горько.

— Все-таки, — вздохнув, начал он снова, — вижу я явственно: не нужна вам Верка! Погубите вы девчонку, на что она вам. Только вы не обижайтесь на меня за эти слова, Антон Петрович.

— Я думал об этом, — не поднимая головы, ответил Скрябин. — Ночью думал и ночью еще решил тебе сказать: отступаюсь. Сказал и, ты знаешь, слово свое сдержу — не подойду больше к девушке. И только об одном тебя прошу сейчас: не говори ты больше об этом, — мне трудно, плохо мне. Даже знобит.

— Как прикажете, Антон Петрович, — с обычной своей охотой подчинился Сашка. — А с девушкой действительно дело с затруднениями получается. Яшка этот, Марковна… Ее тоже невозможно не уважить, раз она у них за благочинного. Но уступать своего я тоже не согласен. У меня с Веркой разговор по-хорошему будет. Он всё и разрешит. А вам я вот что скажу: за что у меня к вам симпатия, я и сам не знаю, но есть у меня к вам чувство, как к покойному моему ротному командиру, поручику Жилину, царство ему небесное. Мне без начальника жить никак невозможно. С добровольчества своего я должен над собой высшую руку чувствовать, без этого я жить не могу.

Скрябин ничего не ответил — его стало мучительно выташнивать. После этого он с полчаса лежал в тени кустов, до которых уже добрались. Когда же полегчало и тошнота отошла, он, опираясь на руку спутника, попытался продолжать путь. Но скоро приступ тошноты повторился, и Сашке стало ясно, что Скрябин не может дойти до деревни, да если и дойдет, то что же там делать с больным человеком?

— И от чего бы это вас так? — охая и соболезнуя, удивлялся он над снова прилегшим Скрябиным. — Кажется, одинаковое кушали, а вас вон как реагирует. Не от свинины ли?

— Какая свинина! — угрюмо ответил Антоша. — Это от удара по голове. Если сотрясение мозга, тогда я пропал. Придется тебе с Марковной отпевать меня.