Том 2. Повести и рассказы. Мемуары

Спи пока, ничего! — сказал он забормотавшему было во сне Скрябину и, сев рядом, вытащил из кармана коробку и стал ее рассматривать. Она оказалась запаянной по краям. Работая острием ножа, Сашка снял олово, раскрыл коробку и, подняв прикрывавшую содержимое вату, увидел под нею немало красных, синих и искристо-прозрачных камней, тоже покоящихся в ватном слое, покрывавшем дно коробочки. Один из бриллиантов был крупен, больше горошины, и переливался на солнце всеми цветами радуги; был крупен и рубин, темно-красный, густой, но со светлым, как огонек лампадки, сердечком внутри.

— Как кровь! — зачмокал Сашка. — Да ведь кровь он и есть. За камни эти Голованов человека убил. Взялся доставить на нашу сторону и убил.

Но Гвоздев не умел философствовать, и настроить на лирический лад его тоже было трудно. Плотно закрыв коробочку и спрятав ее в карман, он достал из сумки пампушки и вареную свинину и стал с аппетитом закусывать, думая о том, что напрасно он не захватил с собой чайника или котелка — тогда бы и чайку можно было испить.

О богатстве же, обладателем которого он стал, Сашка почти не думал. Солдат, белый волжский партизан с юных лет, он без винтовки, без строя, без друзей бесшабашных — и жизни себе представить не мог. И зачем такому богатство? Разве только чтобы с однополчанами пельменями объедаться. Вот если бы Верку достигнуть, тогда, конечно, другое дело — тогда бы виннобакалейную лавку можно было бы открыть или закусочную под вывеской «Волжские просторы». И, друзей угощая в ней, вести бы нескончаемые разговоры о днях и делах лихого восемнадцатого года. Но разве же возможно на земле подобное счастье!

И еще нужен был Гвоздеву начальник, вроде ли покойного поручика Жилина, его бывшего ротного, тоже лихого повстанца, сложившего свою голову в Ледяном таежном походе, или вроде поручика Скрябина, несколько иного, чем Жилин, но тоже захватившего жаждущую подчинения и водительства простую, забубенную, честную душу Сашки Гвоздева. Без этого начальнического понужая не очень понимал Сашка, за что, собственно, надо воевать, хотя воевать и любил.

— Камешки тут, Антон Петрович! — похлопал он себя по карману, когда Скрябин открыл глаза. — Всё как говорил Голованов. И много их, и порядочные. Не соврал Голованов перед кончиной, отплатил нам с вами за наше добро и выручку. Посмотреть желаете?

— После, — ответил Скрябин, и голос его уже не был таким слабым, к нему снова возвращалась звонкость. — Знаешь, Саша, какой я сон видел сейчас? Будто я монах и венчаю тебя с Верой. И удивительно у меня на душе было радостно.

— И подай Господи! — одобрил сон Сашка. — То есть я насчет моего бракосочетания. А вам зачем же в монахи постригаться? Хотя что же, сейчас многие господа офицеры в духовное звание уходят. Хотя бы отца Варсонофия взять — батальоном командовали!

— Кажется, я тоже уйду в монахи. Может быть, сон мой вещий. Видишь, и полегчало мне, — и Антон Петрович приподнялся и сел. — Голова почти не болит, и тошноты нет…

Он не договорил: над их головами раздался крик — кричал, ругаясь, китаец. Сашка вскочил, хватаясь за рукоятку ножа. Поднялся и Антон Петрович… По крутизне той тропы, которую Сашка обнаружил справа от площадки, цепляясь руками за кусты и камни, спускался к реке Яков. Русский беловолосый парень в белой курме и коротких широких черных штанах.

Найдя ногой прочную опору, он приостановился и. повернувшись к отмели, снова закричал. Мешая русские слова с китайскими, он бранил Антошу, он жалел, что не убил его, что не убил и Верку, и обещал еще убить ее. Он проклинал и Сашу, который, как он думал, ловил его, скрывшегося на сопке.

Оскорбленный этой бранью, Сашка ринулся было на высокий массив скалы, уходивший в воду и отделявший их обоих от Якова, спускавшегося к реке по другую сторону. Но камень был слишком кругл и скользок.

— Оставь! — остановил Сашку Антон Петрович. — Разве не видишь, он с ума сошел. Он думает, что мы его преследуем…

Скрябин подумал, что во всем виноваты только они оба, ибо в это захолустье с десятком окитаившихся русских семей и он, и Сашка прибыли не с чистой целью помочь или хотя бы пожалеть, а отыскивать драгоценные камни, окровавленные убийством. Но Антоша ничего не сказал — не только физически, но и внутренно надломленный, он уже робел и пасовал перед грубою простотою спутника.

* * *

Чтобы рассказать о дальнейших событиях, пришлось бы написать столько же, сколько я уже написал, — то есть целый роман, а у меня нет для этого ни времени, ни терпения. А значит, пропустив многое и многое, надо переходить к эпилогу этой истории, начало которой относится к годам пятнадцатилетней давности.

Все-таки Скрябину с Сашкой удалось увезти Веру из деревни, но не мольбы Гвоздева склонили ее к этому, а тихое слово Антоши. Мужу Федосьи пришлось за выкуп девушки порядочно заплатить, а матери пообещать, что в скором времени и ее переправят в Харбин. Чтобы раздобыть нужные деньги, Скрябин съездил в Сахалян, где продал несколько камней.